На девятом этаже официанты прошмыгнули в дверь, ведущую в коридор, а Макбет бежал дальше, вниз. Лестницам он доверял больше – судя по чертежу, лифтовые тросы закреплены на самом верху здания. Когда Макбет добрался до первого этажа, часовой механизм запаздывал уже на три минуты.

В лобби картина была прежней, и Макбета, судя по всему, никто не заметил. Он вышел на улицу, под дождь. Запрокинул голову. И так долго вглядывался в верхние этажи, что у него заболела шея. Макбет зашагал по пустой площади к дожидавшемуся в машине Сейтону. Что же произошло? Или не так – чего не произошло? Может, бомба, столько лет пролежавшая в сыром подвале, просто вышла из строя? Или же кто-то остановил часовой механизм уже после того, как Макбет покинул номер? А может, бомба все-таки взорвалась, но взрыв оказался не таким сильным, и полицейский, обезвредивший ее в свое время, преувеличивал? И что теперь? Макбет резко остановился. Вдруг Геката или его люди придут в номер и обнаружат, что Макбет оставил там бомбу? Нет, надо вернуться и забрать чемоданчик.

Макбет развернулся. Сделал два шага. Увидел вдруг собственную тень на брусчатке и услышал глухой гром, какой бывает во время грозы. На миг ему показалось, что начался град. На его руки и голову посыпалась какая-то белая крошка, и такой же крошкой засыпáло асфальт и машины.

В нескольких метрах от него упала головка от душа. Макбет посмотрел наверх, но в этот момент кто-то оттолкнул его в сторону и сбил с ног. Сзади раздался оглушительный грохот. Макбет поднял руку, пытаясь прикрыться, но его спаситель уже вскочил и, отряхивая с плаща пыль, убежал. Макбет обернулся и увидел покореженный обугленный холодильник на том месте, где всего секунду назад стоял он сам.

Макбет прижался лбом к холодной брусчатке.

На самой вершине «Обелиска» плясало пламя, а к нему поднимались черные столбы дыма. Рядом с его головой приземлился вдруг какой-то предмет, опутанный проволокой. Макбет поднял его и направился к машине.

– Что за херня тут творится? – спросил Сейтон, когда Макбет сел в машину.

– Тортелл, – ответил Макбет, – это он предупредил Гекату. Поехали.

– Тортелл? – Сейтон вырулил на дорогу и включил «дворники», чтобы смести со стекла крошечные осколки.

– О нашем плане было известно только Тортеллу. Значит, он надеялся, что Геката убьет меня первым.

– Разве Геката пытался тебя убить?

– Нет. Как раз наоборот. Он меня спас.

– Зачем?

– Кукольник не хочет терять марионеток.

– Как ты сказал?

– Ничего, Сейтон. Поехали в «Инвернесс».

Макбет смотрел в окно на разинувших рот зевак, высматривая в толпе серый плащ. Сколько же их? Неужели они все ходят в серых плащах? Или только некоторые? Значит, они всегда за ним следят? Он прикрыл глаза. Бессмертен. Бессмертен, как деревянная кукла. Головная боль усилилась. И у него вдруг появилась удивительная мысль: а что, если обещание Гекаты сделать его бессмертным было не благословением, а проклятьем? Он покрутил в руках пробку от шампанского, прислушиваясь к полицейским сиренам.

Сейтон остановил машину перед входом в «Инвернесс», и Макбет уже открыл дверцу, собираясь выйти, когда услышал по радио голос Тортелла.

– Сделай погромче, – попросил он, закрывая дверцу.

«…Чтобы опередить вредоносные слухи и из уважения к вам, дорогие горожане – ведь вы имеете полное право знать, кем являются ваши избранники, – я решил сегодня рассказать вам о непродолжительном романе, который случился у меня пятнадцать лет назад. Плодом этих отношений стал мой внебрачный сын. Получив согласие заинтересованных лиц, то есть матери моего сына и моей законной супруги, я скрыл это от общественности. Я не терял контакта с моим сыном и его матерью и обеспечивал их из моих частных доходов. К решению не делать этот случай достоянием общественности я пришел в результате долгих и тщательных размышлений и постарался учесть интересы всех сторон. В то время я не имел никаких официальных обязательств перед городом и не должен был нести ответственность ни перед кем, кроме меня самого и моих близких. Сейчас обстоятельства изменились, поэтому я считаю правильным обнародовать эти сведения. Мать моего сына серьезно больна, и с ее разрешения два месяца назад сын переехал ко мне. На протяжении этого времени Каси сопровождал меня на различные официальные мероприятия, где я представлял его как моего сына, что, как это ни парадоксально, породило совершенно нелепые сплетни. Как известно, люди не склонны верить правде. Пятнадцать лет назад я был неверен своей жене – гордиться тут нечем, однако исправить это невозможно, и единственное, что я могу сделать, – это попросить прощения у моих близких. Впрочем, я также не смогу никого убедить в том, что моя личная жизнь не имеет никакого отношения к моим управленческим способностям. Все, что я могу, – это надеяться на ваше доверие, подобное тому, которое я проявляю, обнародуя наиболее личные и болезненные подробности некоторых страниц моей жизни. Да, в ней есть моменты, которыми гордиться не стоит, но кое-чем я все же горжусь. Например, моим пятнадцатилетним сыном Каси, который вчера вечером попросил меня сделать то, что я сейчас и делаю – рассказать всему городу, что я его отец. – Тортелл глубоко вздохнул, а потом чуть дрожащим голосом добавил: – А он мой сын, – он кашлянул, – и еще он пожелал мне победы на выборах. – Он умолк.

Из колонок послышался женский голос, и, судя по всему, рассказ Тортелла растрогал и диктора:

– Вы выслушали признание бургомистра Тортелла. А сейчас – новости. Нам только что сообщили о сильном взрыве в Четвертом округе, а именно на верхних этажах казино «Обелиск». Об убитых или раненых пока не сообщается, однако…

Макбет выключил радио.

– Твою мать, – коротко сказал он и расхохотался.

Откинувшись на подушки, Леди выставила из-под халата ногу и покачала ею перед Макбетом, сидевшим на низенькой скамеечке возле кровати. Рядом с кроватью Леди повесила два красных платья. Макбет погладил тонкую щиколотку и гладко выбритую лодыжку.

– Значит, Геката знал, что мы планируем покушение. А он не сказал, кто на нас настучал?

– Нет, – ответила Леди, – но он сказал, что если мы будем вести себя должным образом, то сделает тебя моим Тифоном.

– Тифоном? Это еще кто?

– Один прекрасный древний грек, которому подарили вечную жизнь. Но он еще сказал, что если мы не начнем слушаться, то он убьет нас, как собак, не поддающихся дрессировке.

– Хм. Кроме Тортелла, сболтнуть было некому.

– Любимый, ты уже в третий раз это говоришь.

– Этот слизняк мало того что стукач. Мальчишка и правда его сын. Теперь вопрос лишь в том, захотят ли избиратели, чтобы во главе города стоял этот похотливый развратник.

– Но ведь он всего один раз сходил налево, да и то пятнадцать лет назад, – возразила Леди. – И сам Тортелл еще тогда признал это, попросил прощения, а потом еще и содержал мать с сыном. Сейчас же, когда она заболела, наш святой Тортелл забрал мальчика к себе. Любимый, народ будет на него молиться. Он совершил ошибку, которую большинство согласны простить, раскаялся и показал себя достойным человеком. Теперь Тортел и сам словно бы народа. Это признание – гениальный ход, они толпой пойдут за него голосовать.