— А вот это не футбольный мяч, а? — слышат они голос сторожа.

— Где? — отвечает голос Джеффа.

— Да вот же, прямо здесь! Прямо у тебя перед глазами!

— Ну да… М-м-м… Только вот я не уверен, что это мой мяч…

— Да ладно! Сгодится тебе…

— Тут так классно, тут так прекрасно… — с нотками отчаяния в голосе…

— Да сколько ж можно!..

— …тут так солнечно, так прелестно, в Баннингтоне всегда для тебя есть место…

— Прекрати сейчас же! Уходи домой! И чтоб я тебя здесь больше не видел!

Охранник уже хлопает в ладоши и зовет собаку. Но собака, не сводя глаз с гребня забора, лает.

— Погоди, похоже, Кусака что-то учуял…

— Подождите! — умоляюще кричит Джефф. — Я должен вам кое-что сказать! Одну очень важную вещь!

— Ну что, комманданте? — язвительно спрашивает Марио. — Может, уже домой нас отпустишь, а?

Но не успевает Рупрехт ответить, как Одиссей уже стянул с себя черный свитер, прыгнул с забора во двор и натянул свитер на собаку.

— Быстро! — командует он остальным двоим.

Между тем свитер беспорядочно носится туда-сюда, издавая все более сердитый сдавленный лай. Марио и Рупрехт болезненно приземляются на мокрый асфальт, и как раз в этот момент собака высовывает из-под свитера жаждущую мести пасть.

— Марш! — торопит Одиссей, а сам становится между товарищами и собакой.

Они быстро бегут в сторону школы, скрываются в тени здания. В пустом дворе слышно рычание и звук рвущейся ткани. Но нет времени удивляться или расстраиваться, и пути назад тоже нет. Громко топает сторож, светит во все стороны фонариком. Мальчишки без раздумий мчатся к задней части школы, взбираются по шаткой металлической лестнице, открывают форточку и протискиваются через нее…

Лишь поднявшись с облезлого ковра, они наконец сознают, куда попали. Они внутри Сент-Бриджид! Внутри этих серых стен, которые так долго равнодушно взирали на них, дразня сокрытыми в своем чреве тайнами. Ребята, еще не в силах ни говорить, ни двигаться — каждый вдох или выдох звучит будто взрыв в тысячу децибел, — лишь молча закатывают глаза, показывая друг другу, что глазам своим не верят.

Один из пунктов плана успешно выполнен: похоже, поблизости никого нет. Рупрехт и Марио осторожно отходят от окна, оставляя позади темные зубчатые очертания Сибрука. Пустынный коридор кажется им одновременно чужим и знакомым, словно какая-то местность, однажды увиденная во сне. Вдоль стены тянется выщербленная деревянная рейка, висит плакат с изображением Иисуса — простодушного и розовощекого, похожего на солиста из мальчишеского оркестра; проходя мимо девчачьего дортуара, они видят через открытые двери смятые покрывала на кроватях, скомканные листки бумаги, плакаты с футболистами и поп-звездами, расписания уроков с домашними заданиями, баночки с кремом от веснушек — в общем, все это сверхъестественно напоминает их собственный дортуар в Сибруке, и в то же время какие-то неуловимые, но неистребимые отличия делают это место совершенно другим.

Когда они спускаются по лестнице, чтобы попасть на первый этаж, это смутное шизоидное чувство лишь нарастает. Всюду, куда ни глянь, они видят подобие собственной школы: кабинеты с тесно стоящими скамьями и исписанными грифельными досками, распечатки на досках объявлений, шкафы с призами и самодельные плакаты — все это почти точно такое же и в то же время не такое; различия слишком тонкие, чтобы увидеть их невооруженным глазом, однако вездесущие. Такое ощущение, что они, еще не открыв свой портал, уже проникли в параллельную вселенную: здесь все как будто состоит не из атомов, а из какой-то неведомой иной сущности, из кварков дотоле не виданных цветов… Все совершенно не так, как воображал Марио, когда рисовал себе вторжение в женскую школу, и его особенно расстраивает мысль о том, что это место было всегда здесь, существовало здесь все время, пока он находился где-то рядом.

Если Рупрехт тоже поражен подобной мыслью, то ничем этого не выдает; не произнося ни слова, он идет шагов на пять впереди Марио, в сумке, переброшенной через его плечо, тихонько позвякивает установка. А потом они слышат чьи-то шаги впереди, и Рупрехт как раз успевает втолкнуть Марио в пустой кабинет по пути, пока в коридор из-за угла не заворачивают две монахини в серых одеяниях. Мальчишки забиваются в конец класса, прячутся под парты в последнем ряду, обливаясь потом. Марио тяжело, прерывисто дышит…

— Ты слишком шумишь! — шипит Рупрехт.

— Ничего не могу с собой поделать! — жестикулирует Марио. — У меня от этих монахинь нервная дрожь…

Монахини остановились прямо за дверью. Они беседуют о каком-то бразильском священнике, который должен приехать с визитом весной. Одна монахиня говорит, что нужно свозить его в Нок. Другая — что в Баллинспиттл. Они вступают в вежливый спор о том, какое из этих двух мест, где взорам людей воочию являлась Дева Мария, наиболее достойно посещения: одно пользуется более прочной славой, а во втором чудесное событие произошло совсем недавно… И вдруг одна из них спрашивает:

— Вы ничего не слышали?

Под партой Марио в ужасе глядит на свой мобильник, который только что испустил два громких, самодовольных сигнала и теперь издает еще два. Марио лихорадочно возится с кнопками, пытаясь выключить телефон…

— Может, это мыши? — удивляется в коридоре одна из монахинь.

— Странные какие-то мыши, — с подозрением в голосе отвечает вторая.

— Как будто мелодия какая-то…

— А ну-ка, давайте заглянем…

Включается свет: глаза монахинь рыщут по пустым поверхностям парт. Мальчишки затаивают дыхание, напрягают каждый мускул, мучительно ощущая, какой резкий запах пота и гормонов исходит буквально из каждой поры их тел, и ожидая, что привередливые ноздри вот-вот учуют пришлый дух…

— Хм! — Свет опять выключается, дверь закрывается. — Но знаете, мне показалось, что это все-таки не мышь.

— А что же?

— Скорее похоже на крысу.

— О боже, только не это…

Голоса удаляются. Марио стаскивает с головы вязаный шлем-балаклаву и жадно дышит.

— Ох уж эти монахини! — задыхаясь, шепчет он. — И у нас в Италии они повсюду, повсюду!

Когда он успокаивается и они могут продолжить путь, выясняется, что времени у них совсем в обрез. Ужин заканчивается в восемь, и хотя из столовой пансионерки отправятся в зал для подготовки домашних заданий, монахини, вызывающие у Марио патологический страх (о котором, по мнению Рупрехта, Марио должен был предупредить его, прежде чем пролезать в монастырь), освободятся и будут шастать где им вздумается.

Они выходят из класса и торопятся дальше, сверяясь с картой. Нервы напряжены, и сверхъестественное ощущение, что обстановка хорошо знакома, как ни странно, только сбивает их с толку, не раз заводя по ложному пути (“Это была химическая лаборатория, значит, спортзал где-то в той стороне!” — “Нет, потому что лаборатория была справа, рядом с аудиовидеозалом”. — “Нет!” — “Да! Уж поверь мне. Это сюда… О!” — “Ага, вот это спортзал, да? Вот это спортзал, который они замаскировали под второй аудиовидеозал, точно такой же, как первый? Значит, в бадминтон они играют телевизорами, а в хоккей — видеомагнитофонами, что ли? Ого! Ну и силачки же они, эти девчонки, если вместо мячей подбрасывают аппаратуру…”). Уже начинает казаться, будто сама школа направляет их по ложному следу, враждебно реагируя на присутствие чужаков, или коридоры здесь соединяются как-то нелинейно, в действительности не соответствуют карте, а подчиняются какому-то окольному, женскому принципу корневища, а может быть, это все влияние Могильника…