Седой между тем откинул плащ и сел рядом со старой рабыней. Она, как все здешние рабы независимо от пола, была коротко острижена и понемногу лысела от старости. Человек в плаще сидел прямо, рабыня горбилась, прикрывая от дождя еду в миске.

Прин постаралась пройти как можно ближе от них. Остановится, отхлебнет из кружки – никто и не догадается, что она их подслушивает. Но услышанное побудило ее задержаться дольше, чем она собиралась.

– Выпей, Брука, – говорил седой, протягивая свою кружку рабыне. – Я же вижу, что день у тебя выдался долгий и трудный.

– Нет-нет, господин. – Женщина тревожно улыбнулась, обнаружив отсутствие многих зубов. – Нам не положено. Один глоток не стоит побоев.

– Да я же знаю, – засмеялся седой, – и ты знаешь, что я знаю: вы всё равно выпиваете, а старый Роркар если и не знает, то уж точно подозревает. Просто закрывает на это глаза. Не говори только, что никогда не пробовала плоды своего труда. Никакого вреда тебе не будет, если выпьешь со мной.

– Если мы и выпиваем украдкой, мой господин – а я не сказала, что это так, – тем больше у меня причин отказаться. – Женщина зачерпнула деревянной ложкой овощную похлебку, обильно приправленную корицей – Прин тоже ела ее на ужин. – И зачем нужно такому, как вы, пачкать моим грязным ртом такую чудесную кружку?

– Такому, как я? – задумчиво произнес седой. – Таких, как я, очень мало и среди рабов, и среди господ.

– Это верно, мой господин.

– И если б я берег свою чашу от губ рабов, это не сделало бы мне чести. Я знаю, как мучит тебя жажда после целого дня работы – разве я сам не работал в поле ребенком, разве жажда не прожигала меня до костей? Выпей, Брука.

– Вы опять-таки правы, мой господин, но отец говорил мне в детстве: «Никогда не пей из господской чаши. Для раба в ней нет ничего, кроме позора, боли и смерти».

– Он так говорил, Брука? Позволь тебе рассказать: когда я был мал, а ты еще и не родилась, мой отец с этой самой кружкой пришел в барак, где твой лежал в лихорадке, унесшей треть и твоей, и моей семьи. Твой отец из нашей чаши испил, а ты отказываешься.

– В самом деле? – нахмурилась женщина. – Я мало знала отца, господин. Он умер на той же неделе, когда ваша покойная матушка продала меня и других садовых рабочих старому Роркару. Роркар хороший хозяин, но все же не ваш отец.

– Да, Брука, знаю. Мурхус тоже был в той партии, верно?

Раб на передней скамье обернулся и подтвердил:

– Сущая правда, мой господин.

– Ну, раз отец пил, то и я выпью. – Брука отставила миску и взяла зеленую с красным кружку в обе руки. Два ее ногтя были покорежены, третий обломился до самого мяса. Она пила, двигая красной морщинистой кожей на горле.

Прин стояла совсем близко. Больше всего ее удивило то, что мужчина в плаще старше рабыни, хотя оплешивели они почти одинаково.

Брука явно вознамерилась выпить кружку до дна. Мужчина, тоже поняв это, вскинул мохнатые брови, но тревога вокруг его глаз и губ скоро сменилась весельем.

– Хорошо-то как! – крякнула, вытирая рот, Брука. Мужчина забрал у нее кружку.

– Ну, тебя и впрямь жажда одолела, старуха! – Его взгляд упал на Прин, не знавшую, куда ей деваться, и норовившую прикрыть лицо своей кружкой.

– Здравствуй, девушка! – Он разглядывал Прин вполне дружелюбно. – Ты уж точно не здешняя. Сейчас, сейчас… С гор пришла… да, молодая горянка из… Элламона? Скажи, что я прав!

Удивленная Прин кивнула.

– И на драконе небось летала?

Прин, раскрыв рот, кивнула опять.

– Я тоже! – Старик, растопырив локти, подался вперед. – Мы с отцом спускались с высоты, где смотрели на маленьких наездниц, и он сказал, что тут есть дракон, на котором катают детей. – Он склонил голову набок, будто приглашая Прин в свою память. – Матушка сказала, что не пустит меня, но отец стоял на своем. Был я тогда, должно быть, вполовину младше тебя, но всё помню куда как ясно. Отец говорил матушке, что это ничуть не опасно, и что нам теперь не скоро доведется побывать в Элламоне, и когда еще мальчику выпадет случай полетать на драконе? Он был очень старый, этот дракон, но в маленьком загоне на скальном карнизе имелись и цепи, и бич, как положено. Молодая женщина, изнывающая от скуки, сказала отцу, что дракон пролетит над ущельем, опустится на другой карниз (где сидела другая женщина), развернется и прилетит обратно. Дракон прекрасно вышколен и делает это уже много лет, продолжала она небрежно; отец не привык, чтобы с ним так говорили, матушка же радовалась, полагая, что его глупая бесшабашность только того и заслуживает. Наконец он дал согласие; женщина застегнула на мне, не очень туго, широкий пояс с четырьмя железными кольцами и посадила меня на твердую драконью спину. Потом продела в кольца какие-то ремешки на кожаной сбруе, пристегнула меня и вручила поводья. Я заметил, что они прикреплены не к голове, как у других драконов, а к наплечникам сбруи: сколько б я ни тянул, зверь бы ничего не заметил. Это, должно быть, сделали для того, чтобы седоку вдруг не вздумалось направить дракона куда не надо. «Не лучше ли держать животное во время полета на цепи или на веревке? – спросила матушка. – Ведь так безопаснее?» Ей никто не ответил, что еще больше убедило ее в глупости и опасности этой затеи. Когда смотрительница продела ремешок в последнее из колец, ящер шагнул вперед, расправил крылья… и свалился с карниза! Я пришел в ужас, но тут крылья захлопали, и мы начали подниматься. Я оглянулся, вцепившись в холодную змеиную шею. Мать схватилась за щеки, отец, похоже, собрался прыгнуть следом за мной, скучающая смотрительница сидела на перевернутой бочке, и все они уменьшались, уходя назад вместе с горой. У меня достало храбрости немного выпрямиться, но мы уже набрали нужную высоту и стали снижаться. Скоро драконьи когти царапнули по камню другого карниза. Смотрительница, не столь скучливая, как первая, развернула дракона. Посейчас помню ее ногти, донельзя грязные, короткие волосы и нарядную повязку на голове. Она подергала ремешки, проверяя, надежно ли я пристегнут, и ухмыльнулась. Я, думается, влюбился в нее. Девушка хлопнула дракона по ляжке, и мы снова рухнули в бездну. – Щеки у старика были мокрые – дождь, как видно, усилился? – Родители согласно решили, что одного раза с меня довольно. Отец расплатился золотом и железом – это, должно быть, стоило дорого даже по тем временам. Я играл в драконов и наездников всю дорогу к племяннице теткина зятя, у которой мы обедали, а там умилил одних гостей и надоел другим рассказами о полете. В конце концов слуга увел меня с пятью-шестью другими детьми к фонтану; мы там плескались, но тут нам принесли угощение в больших мисках; на одной был нарисован дракон, и я, боюсь, начал сызнова. Вот и всё, что я запомнил из поездки в Элламон!

– Мой дракон был дикий, – сказала, помолчав, Прин. – Я поймала его сама.

– Конечно, ты ведь старше, чем я тогда был.

– Детей на драконе больше, по-моему, не катают. Представления для гостей все так же устраивают, но загоны понемногу закрываются. Самый большой снесли, когда мне было девять – мой кузен помогал сносить. – Прин сморгнула дождевую каплю с ресниц. – Их уже не так много, драконов.