— Запускайте четвёртый двигатель.

Следом за третьим заработал четвёртый двигатель, и генераторы обоих начали подавать ток.

Раздался голос командира:

— Перехожу на свои генераторы. Отключайте ваш.

— Отключено. Запускайте второй двигатель.

Заработал второй двигатель. Оглушающий рёв трёх двигателей. Вихрь снега.

Загудел и заработал первый двигатель.

Лучи прожекторов, освещавшие пространство перед самолётом, сместились в одну сторону.

Патрони поменялся наушниками со служащим, стоявшим перед самолётом. Теперь у него была прямая связь с пилотами.

— Говорит Патрони. Когда у вас там всё будет готово, начинайте действовать.

Стоявший впереди служащий поднял вверх светящиеся сигнальные жезлы, готовясь указывать путь самолёту по эллиптической дорожке за траншеями, тоже расчищенной от снега по распоряжению Патрони. Если «боинг» выедет на дорожку быстрее, чем предусмотрено, служащему придётся удирать бегом.

Патрони присел на корточки перед носовым колесом. Положение тоже небезопасное в случае, если самолёт рванёт с места. Недаром Патрони сжимал телефонный провод в месте соединения, чтобы сразу же выдернуть вилку из штепселя. Он внимательно следил за стойкой шасси — вот сейчас она начнёт перемещаться.

Голос командира:

— Даю газ.

Гул двигателей стал громче. Самолёт содрогался от этого гула, напоминавшего укрощённую грозу, земля под ним дрожала, но колёса оставались неподвижны.

Спасаясь от ветра, Патрони прикрыл микрофон ладонями и крикнул:

— Больше газу! Секторы вперёд до упора!

Рёв двигателей усилился, но лишь слегка. Колёса дрогнули, но не сдвинулись с места.

— До упора, чёрт подери! До упора!

Несколько секунд двигатели продолжали работать на прежней мощности, потом внезапно мощность упала. В наушниках у Патрони задребезжал голос командира:

— Патрони, por favor,[18]если я дам двигателям полную тягу, самолёт станет на нос, и мы с вами вместо завязшего «боинга» будем иметь обломки «боинга».

Патрони внимательно приглядывался к колёсам самолёта, откатившимся на прежнее место, и к грунту вокруг них.

— Говорю вам, он вылезет! Наберитесь духу и дайте газ на всю катушку.

— Сами набирайтесь духу! — взбесился командир. — Я выключаю двигатели.

Патрони не своим голосом заорал в микрофон:

— Не выключайте, пусть работают вхолостую! Я сейчас поднимусь! — Выскочив из-под носа самолёта, он махнул рукой, чтобы подкатили трап. Но не успели его установить, как все четыре двигателя заглохли.

Когда Патрони поднялся в кабину, оба пилота уже отстёгивали ремни.

Патрони сказал с осуждением:

— Струсили!

Ответ командира прозвучал неожиданно кротко:

— Es posible.[19]И возможно также, что это единственный разумный поступок, который я совершил за весь сегодняшний вечер. Ваша бригада готова принять самолёт на себя? — официальным тоном осведомился он.

— О'кей, — сказал Патрони. — Примем.

Первый пилот взглянул на часы и сделал пометку в бортовом журнале.

— Когда вы так или иначе вытащите самолёт из снега, — сказал капитан, — ваша компания свяжется с нашей. А пока что — buenas noches.[20]

Лишь только оба пилота, застегнув на все пуговицы свои куртки, покинули кабину, Патрони быстрым привычным взглядом скользнул по приборам и рычагам управления. Через две-три минуты он следом за пилотом спустился по трапу.

Внизу его ждал Ингрем. Он кивком указал на пилотов, спешивших к одному из служебных автобусов.

— Так же сдрейфили они и раньше: не решились дать двигателям полную нагрузку. — Он угрюмо покосился на стойки шасси. — Потому он с самого начала и зарылся так глубоко. А теперь увяз ещё глубже.

Имение этого и боялся Патрони.

Он снова нырнул под фюзеляж — поглядеть на положение шасси; Ингрем посветил ему электрическим фонариком. Колёса ушли в мокрый снег и жидкую глину почти на фут глубже прежнего. Патрони взял фонарик, посветил под крыльями: оси всех четырёх колёс были в опасной близости к грунту.

— Крюком с неба разве что его теперь вытащишь, — сказал Ингрем.

Главный механик «ТВА» задумался и покачал головой.

— Надо попытаться ещё раз. Снова подкопать — поглубже, подвести траншеи под самые колёса и запустить двигатели. Только на этот раз вытаскивать его я буду сам.

Вокруг всё ещё продолжала завывать вьюга.

Ингрем поёжился, сказал с сомнением:

— Как знаете, доктор. Но, конечно, лучше вы, чем я.

Патрони усмехнулся:

— Если мне не удастся его вытащить, тогда, наверное, удастся разнести на куски.

Ингрем направился к одиноко стоявшему автобусу — снова собирать людей. Второй автобус уже уехал — повёз пилотов «Аэрео-Мехикан» в аэровокзал.

Патрони прикинул: теперь меньше чем за час никак не управиться. Значит, всё это время посадочная полоса три-ноль функционировать не будет.

Он направился к своему «пикапу», оборудованному рацией, чтобы доложить об этом на КДП.

Инес Герреро не была знакома с теорией, суть которой сводится к тому, что перенапряжённый, истощённый мозг может в целях самосохранения отключаться, и тогда человек впадает в состояние пассивного полузабытья. Однако её поведение служило наглядным подтверждением этой теории. Инес Герреро действовала бессознательно, как сомнамбула.

Вот уже несколько недель её томило беспокойство, тревога, близкая к отчаянию, а события этой ночи нанесли ей последний, сокрушительный удар. И мозг её отключился — так срабатывает предохранитель при коротком замыкании. Пока Инес Герреро пребывала в этом состоянии — временном, конечно, — она не отдавала себе отчёта ни где она находится, ни почему.

Грубоватый, разбитной шофёр такси оказал ей не слишком хорошую услугу. Они сторговались, что он отвезёт её в аэропорт за семь долларов. Выйдя из такси, Инес дала шофёру десятидолларовую бумажку — кроме этой бумажки, у неё почти ничего не было, — ожидая получить сдачу. Шофёр пробормотал, что сдачи у него нет, но он сейчас разменяет, и укатил. Инес напрасно прождала десять минут, стоя как на иголках и не сводя глаз с часов аэровокзала, стрелки которых неумолимо приближались к одиннадцати, когда должен был подняться в воздух самолёт, отлетавший в Рим, и, наконец, поняла, что шофёр такси и не подумает возвращаться. Инес не запомнила ни номера машины, ни фамилии шофёра — на что последний и рассчитывал. А если бы даже и запомнила, то писать жалобы не в её привычках, и, как видно, шофёр раскусил и эту черту её характера.