Сам Патрони, с тех пор как прибыл на этот участок, почти не выпускал лопаты из рук и вместе с другими рыл траншею. Бездействие всегда угнетало его. К тому же порой он рад был случаю проверить свою выносливость. Прошло уже двадцать лет с тех пор, как Патрони покинул любительский бокс, однако и сейчас он был физически крепче своих сверстников и даже многих более молодых. Рабочие наземной службы «Транс-Америки» с удовольствием поглядывали на сильную, коренастую фигуру Патрони, работавшего бок о бок с ними. Он увлекал их за собой и подхлёстывал: «А ну, пошевеливайся, сынок, мы же не могильщики, а ты не покойник… Что вас всё носит в этот автобус, ребята, может, у вас там любовные свидания?.. Если ты ещё постоишь в обнимку со своей лопатой, Джек, мороз превратит тебя в жену Лота… Ребята, нам же нужно сдвинуть это корыто с места, пока его конструкция не устарела».

Патрони ещё не разговаривал с командиром экипажа и первым пилотом, предоставив это Ингрему, старшему технику «Аэрео-Мехикан», который возился здесь до него. Ингрем сносился с командой по внутреннему радиотелефону и держал пилотов в курсе того, что происходило внизу.

Теперь Патрони распрямил спину и, воткнув лопату в снег, сказал Ингрему:

— Через пять минут мы закончим. Когда у вас всё будет готово, велите людям убраться и убрать технику. Лишь только эта махина сдвинется с места, — он мотнул головой в сторону лайнера, — она поведёт себя, как пробка от шампанского.

Ингрем, закутанный до ушей в свою парку и весь съёжившийся от холода, молча кивнул.

— Вы пока тут кончайте, — сказал Патрони, — а я перекинусь словечком с пилотами.

Старомодный трап, который несколько часов назад подогнали к самолёту, чтобы спустить на землю пассажиров, всё ещё стоял у передней двери. Патрони взобрался по заснеженным ступенькам, прошёл через пассажирский салон и направился в кабину экипажа, с удовольствием раскуривая по дороге свою неизменную сигару.

После мороза и снежной вьюги кабина казалась особенно уютной. Один из радиоприёмников был настроен на городскую волну, играла музыка. Когда вошёл Патрони, первый пилот, сидевший без пиджака, в одной рубашке, выключил радио, и музыка смолкла.

— Зачем вы? Это не мешает. — Главный механик отряхнулся, словно бультерьер, обрушив на пол лавину снега. — Я за то, чтобы никогда не вешать носа. Мы же не просим вас сойти вниз и поработать лопатой.

В кабине не было никого, кроме командира экипажа и первого пилота. Патрони вспомнил, что и бортмеханик и стюардессы отправились вместе с пассажирами в аэровокзал.

Командир, смуглый, кряжистый, чем-то напоминавший Энтони Куинна,[15]повернулся к Патрони на своём вращающемся кресле и сказал сухо:

— Каждый занимается, чем ему положено, — вы своим делом, мы своим. — Он говорил по-английски безукоризненно.

— Это правильно, — согласился Патрони. — Беда только в том, что наше дело нам часто портят и подваливают работы. Со стороны.

— Если вы имеете в виду то, что здесь произошло, — сказал командир, — Madre de Dios,[16]не думаете же вы, что я нарочно зарыл свой самолёт в снег?

— Нет, этого я не думаю. — Патрони выбросил сигару, которая уже никуда не годилась, так он её изжевал, сунул в рот другую и закурил. — Но раз уж он тут увяз, я хочу быть уверен, что мы его вытащим сразу, с первой же попытки. А если нет, то он увязнет ещё глубже, по самые уши. Как и все мы, включая вас. — Он поглядел на командирское кресло. — Что вы скажете, если я сяду сюда и попытаюсь его выволочь?

Командир вспыхнул. У него было четыре нашивки, и он не привык к такому тону, — впрочем, никто и не разговаривал так с людьми его ранга, кроме Патрони.

— Нет, благодарю вас! — холодно сказал командир. Он ответил бы ещё резче, если бы не чувствовал себя крайне неловко из-за положения, в которое попал. Он знал, что завтра в Мехико-Сити его ждёт весьма неприятный разговор со старшим пилотом компании. И всё же внутренне он весь кипел: «Jesus Cristo y por la amor de Dios!»[17]

— Там, внизу, целая орава полузамёрзших ребят, которые работали не за страх, а за совесть, — не сдавался Патрони. — Вытащить отсюда самолёт — штука тяжёлая. Мне уже приходилось, есть опыт. Так что, может, всё-таки дадите мне попробовать ещё раз?

Командир с трудом сдержал себя.

— Я знаю, кто вы такой, мистер Патрони, и мне сказали, что вы лучше любого сумеете помочь нам выбраться из этого болота. Следовательно, я нисколько не сомневаюсь, что вам разрешено маневрировать на самолёте по земле. Но позвольте вам напомнить, что мне и первому пилоту разрешено ещё и летать на нём. И нам за это платят. Так что управлять самолётом мы будем сами.

— Как вам угодно. — Патрони пожал плечами и сказал, ткнув своей сигарой в сторону рычагов подачи топлива: — Только запомните одно: когда я дам знак, двиньте секторы газа вперёд до упора. На полную катушку, понятно? Струсите — всё пропало.

И он вышел из кабины, не обращая внимания на сердитые взгляды разъярённых пилотов.

Внизу работы были закончены. Кое-кто побежал в автобус греться. Все машины отогнали подальше от самолёта.

Патрони закрыл за собой дверь кабины и спустился по трапу. Старший технолог, закутавшийся уже чуть ли не с головой в свою парку, доложил:

— Всё готово.

Патрони сделал ещё две-три затяжки и швырнул сигару в снег, где она, зашипев, потухла. Затем он указал на безмолвствовавшие двигатели лайнера:

— О'кей, запускайте все четыре.

Несколько человек уже шли обратно от автобусов. Четверо рабочих подставили плечи под трап и откатили его от самолёта. Двое других, стараясь перекрыть шум ветра, крикнули:

— Есть запускать двигатели! — после чего один из них стал перед самолётом, возле передвижного генератора. На голове у него были наушники, подключённые к радиотелефону в самолёте. Другой, со светящимися сигнальными жезлами в руках, прошёл дальше и стал так, чтобы его было видно пилотам из кабины.

Патрони, одолжив у кого-то защитный шлем, стал рядом с человеком в наушниках. Все остальные высыпали из автобусов — поглядеть.

В кабине пилоты закончили проверку перед стартом.

На земле человек с наушниками начал обычный ритуал подготовки к старту.

— Запускайте двигатели.

Пауза. Голос командира:

— Готовы запускать и форсировать.

Стартер третьего двигателя заработал от аэродромного пускового устройства, со свистом закрутился компрессор, замелькали его лопатки! Когда скорость достигла пятнадцати процентов нормальной, первый пилот включил подачу топлива. Когда топливо воспламенилось, двигатель отрыгнул облако дыма и, глухо взревев, заработал.