На аэродроме меня встречают, как принца Монако. Подали лимузин. Охрана в парадной форме. Отглаженные, блестят звёздочками и пуговицами.

Едем через Москву, красную в закате. Смотрю во все глаза. Трудовая армия, говоришь? Тут трудовой фронт! Группа армий «Москва»! Столицу не узнать. Не похожа сама на себя. Ни на Москву довоенную, ни на Москву двадцать первого века. «Благодаря» вермахту – Москва поднимается новым, современным городом. Современным – даже для меня, человека двадцать первого века. Я был в шоке! Был бы ещё больше удивлён, если бы не апатия душевного выгорания.

Широченные проспекты, мосты, набережные, фундаменты грандиозных зданий. Квадраты будущих парков и скверов. Конечно, величия пока нет. Пока только стройка. Грандиозная стройка. Но я же не пенёк? Воображалово у меня технически подковано. Теперь. В моих глазах стройплощадка оборачивается высоткой в стиле сталинский ампир. А каким может быть стиль у Сталина? Только имперским.

Меня специально провезли через Красную площадь. Мимо Мавзолея, где навытяжку стоят бойцы церемониального полка. Собор Василия Блаженного – в лесах. Восстанавливают. Стены и башни Кремля тоже в лесах.

После Красной площади я совсем устал. Разум уже не воспринимал картинки из окна авто представительского класса, на котором меня решили покатать.

Ожил я, только когда Москва кончилась. Пошли деревья. Хотел открыть окно – подышать. Не удалось. Бронестекло. Бронеавто. И броневик сопровождения. И два грузовика с охраной. Только сейчас заметил. Надо же! Правда, как принц-саудит.

Обычный домик. Если ты не ветеран войны. Если воевал – заметишь замаскированные доты, стволы ЗиС-2 и, ирония – Т-34М в кустах под сетью. «Малыш».

Дача. Чья? Не моя, надеюсь.

Проводят мимо домика во внутренний дворик. Под зацветающей вишней, за столом – Сталин. Во френче и меховой жилетке. Усы, тигриные глаза – всё по канону. Я – не по канону.

Я вытянулся, стал докладывать. Он меня остановил, махнул рукой, типа – пустое, не заморачивайся. Показал на кресло-качалку за столом. Налил мне красного вина из глиняного кувшина.

– Голоден?

– Есть такое.

– Ешь. Пей. Насладись моментом покоя.

И это верно. Поел. Приготовлено вкусно. Вино отличное. Насыщенное, густое, с долгим послевкусием. Не крепкое, как доложил Бася. Насытившись, откинулся на спинку кресла, глубоко вздохнул. «Насладись моментом покоя». Моментом. Судьба!

– Тяжко? – спросил Сталин.

– Никто не обещал, что будет легко, – ответил я.

– Не жалеешь?

– Уже нет. Переболел. Перегорел.

– Ещё нет, – сказал Сталин, – ещё будешь вспоминать этот момент и говорить: «То были не проблемы. То была не усталость. Вот сейчас… Настоящий…»

Не ожидал услышать мат от Такого человека.

– Соглашусь. Вам – виднее.

– Ты знаешь, зачем ты здесь?

– Здесь – это где, товарищ Сталин? – я поставил недопитое вино на стол.

– Именно здесь. Зачем я тебя вызвал? – смотрит в мои белые глаза пристальным, пронзительным взглядом.

– Сделать предложение, от которого я не смогу отказаться? – вздохнул я.

– Растёшь, – усмехнулся в усы Сталин. – Я знаком с этим выражением. И спрошу таким же, крылатым: каким будет твой единственно верный, положительный ответ?

– Отрицательным, товарищ Сталин!

Я встал перед ним вытянувшись, как на плацу.

– Сядь, что ты прыгаешь, – поморщился Сталин.

Я сел. Он помолчал, поковырял вилкой еду, долил вина, пригубил.

– Ты верно понял, о чём речь?

– О Кольце Всевластия.

Сталин покачал головой.

– Эти твои метафоры…

Но не поправил меня. Он стал ломать папиросы, набивать трубку, раскуривать. Смотрел на весь этот ритуал с интересом. Бася, как обычно, вел запись. Этот Железный Дровосек, оказывается, всё пишет. Надо как-нибудь перевести в плёнку, людям показать. Не, не этот момент. Это «секретно», «сжечь» и тому подобное.

– Второй раз тебя спрашиваю – ты хорошо подумал?

– Хорошо подумал.

– Мы тебе не оставим выбора.

– Вам не удастся припереть меня к стене. Семьёй и детьми вы шантажировать не станете, да и не сможете. У меня всегда будет выбор. Я всегда, в любой момент могу выбрать смерть.

– Даже так?

– Даже так, товарищ Сталин.

– Почему? Боишься? Что не справишься? Или что? Страха, лени, нерешительности за тобой не было замечено.

– Не боюсь. Не имею права. Я – чужак. Не мне решать судьбу мира.

– Вот как? Думал, на жалость будешь давить. На здоровье. Ещё плохо тебя знаем. Или твои политическо-религиозные установки? Ты же так и не подал заявление на кандидата в партию.

– Не подал. И не подам. И это тоже, отчасти.

– Почему?

– Тот строй, что носит имя коммунистический – тупиковый.

Сталин усмехнулся:

– Как ты смеешь говорить это в лицо – мне – секретарю Центрального Комитета Коммунистической партии Советского Союза?

– Как смею? Вот так! Вы же меня проверяете. Не смею врать вам. А правду скажу. А там решайте. Мне всё одно. Двум смертям – не бывать. А у меня уже не одна. И не две.

Горло пересохло. Отпил вина, поставил бокал, говорю:

– Страшно, если честно. И если бы не контроль Баси – голос мой бы дрожал и срывался, по спине бы бежал холодный пот, а руки тряслись.

Глаза Сталина пробежали по моему телу, заключённому в плен «кащеевой шкуры», отвел глаза. Тут я понял, что они пытались надеть костюм на Вождя. Судя по тому, что костюм сейчас на мне – неудачно. А Бася молчит, как партизан.

– Объяснись, – глухо требует Сталин.

Вздохнул. Отвернулся от стола – не могу говорить то, что должен сказать, глядя в эти глаза. Говорю:

– Коммунистическая идея несёт в себе много положительного. Но есть и врождённый дефект. Самим своим происхождением марксистским, масонским. Поэтому для меня есть коммунисты – и коммунисты. То, что делаете вы – я ничего не пожалею для помощи вам. Но есть – коммунисты. И они сделают то, что уже сделали. Хотя помню об этом только я. И это свежо в памяти. Для меня и тех несчастных из моего времени. Они же, эти уроды – тоже коммунисты. После вас, товарищ Сталин, коммунисты под коммунистическими лозунгами и цитатами из Ленина и Маркса проклянут вас и демонтируют все ваши достижения. Опорочат ваше имя и все ваши мечты и чаяния. Тоже коммунисты! Но вы даже не параллельны. Вы – противоположные векторы. Взаимоисключающие. Мне в какую компартию вступать? В вашу я уже вступил. В их – ни ногой! Вот так как-то. Простите мне мой косный язык. Лучше, понятнее – не получается.