— А где же ты возьмешь армию, Стини? — крикнул кто-то из задних рядов. — Все, кто отправился с тобой на войну в прошлый раз, или погибли, или ранены, или больны, или безумны.

— Будем силой хватать рекрутов, — разошелся герцог. — Наберем из тюрем. Из больниц для сумасшедших. Я прикажу всем вступать в армию под страхом обвинения в государственной измене. Заберу мальчишек от школьных парт, пахарей от плугов. Неужели кто-то сомневается, что я могу подчинить своей воле все королевство? И если я захочу поставить на карту жизни половины англичан, чтобы отомстить за неуважение к моей чести, я сделаю это!

У Джона было чувство, будто он тщетно пытается удержать лошадь, которая понесла. Он бесцеремонно положил руку на рукав своего господина, притянул его к себе и зашептал ему на ухо:

— Милорд, умоляю вас, так не годится планировать кампании. Слишком позднее время года, мы попадем в осенние шторма, а когда доберемся до места, погода еще ухудшится. Вспомните остров, там негде укрыться, там только вонючие болота и постоянные шторма. Французы наверняка уже укрепили цитадель. В прошлый раз мы потеряли четыре тысячи человек и все равно вернулись домой побежденными. Милорд, не ведите нас туда. Пожалуйста, я умоляю вас, опомнитесь. Поразмыслите в тишине, когда будете трезвым, а не когда у вас полная комната марионеток, поддакивающих каждому вашему слову. Подумайте, Вильерс. Вот как перед Богом говорю: я бы лучше умер, чем снова увидел вас там.

Бекингем вывернулся из хватки Джона, но не сбросил его руку, хотя мог бы. Точно так же, как когда-то давно, во фруктовом саду рядом с персиковыми деревьями, он положил свою ладонь на руку Джона, и тот ощутил тепло длинных мягких пальцев и твердость колец.

— Мы должны плыть туда, — тихо промолвил герцог. — Для меня это единственный способ оправдаться перед страной. Я должен отправиться туда, даже если придется погубить всех мужчин Англии.

Традескант встретил решительный взгляд темных глаз своего господина.

— Вы готовы погубить страну ради собственного триумфа?

Приблизив рот очень близко к уху садовника, так, что шелковые кудри щекотали Джону шею, Бекингем ответил:

— Да. Тысячу раз да.

— Значит, вы безумны, милорд, — решительно заявил Традескант. — И враг своей страны.

— Тогда прирежь меня, как бешеную собаку, — подзадорил его Бекингем с волчьей ухмылкой. — Руби мне голову за измену. Потому что только тогда излечится мое безумие. Я должен завоевать остров Ре, Джон. И мне наплевать, во что это обойдется.

Первым убрал руку Джон. Первым он разорвал их сцепившиеся взгляды. Бекингем отпустил его и, щелкнув пальцами одному из сотоварищей, взял его за руку вместо Джона.

— Пошли, — велел Бекингем. — Сейчас мне завьют волосы, а потом я поплыву во Францию.

Раздались одобряющий рев и хохот. Традескант отвернулся, донельзя расстроенный и оцепеневший. Герцог и его сопровождающий направились сквозь толпу в узкий коридор. Вдруг ворвался один из французских офицеров.

— Милорд герцог! Я принес новости! Самые лучшие новости в мире!

Бекингем остановился; толпа напирала на впереди стоящих, чтобы лучше слышать.

— Осада Ла-Рошели прорвана! Протестанты освобождены, французская армия побеждена! Французы просят условий мира.

Герцог пошатнулся, стараясь протрезветь.

— Не может быть!

— Еще как может! — ликовал офицер, акцент которого от волнения усилился. — Мы победили! Мы победили!

Внезапно Бекингем стал властным и решительным.

— Это все меняет, — сказал он.

— Да, — согласился Традескант, проталкиваясь к герцогу. — Слава богу! Конечно же!

— Я должен встретиться с королем, — продолжал Бекингем. — Сейчас самое время ударить по Франции. Нам нужно отправляться немедленно. Нужно собрать более сильную армию. Мы должны пройти через Нидерланды и потом…

— Милорд, — с отчаянием промолвил Джон. — В этом нет нужды. Теперь мы освобождены от подобной необходимости. Ла-Рошель свободна, наши обиды отомщены.

Бекингем запрокинул голову и рассмеялся своим необузданным мальчишеским смехом.

— Джон, после всех усилий, которые я приложил, чтобы приехать сюда, ты что, думаешь, я мирно вернусь домой, так ни разу не выстрелив из пушки? Я хочу драться, и мои люди хотят драться! Мы отправимся в сердце Франции. Сейчас, когда они потерпели неудачу, самое время для решительной атаки. Бог знает, как далеко мы зайдем. Мы захватим и будем удерживать французские замки и французские земли!

Герцог хлопнул по спине французского офицера и пошел вперед. Вдруг через толпу к Бекингему протиснулся Фелтон. Традескант задохнулся от страха, увидев, что глаза Фелтона безумны, а его рука сжата на рукояти ножа в кармане. А офицер из охраны герцога застрял в дверях, окунув физиономию в бокал с вином.

Бекингем повернулся поприветствовать вновь пришедшего и изящно наклонился. Время замерло, этот крошечный миг замер, как лепесток цветка, готовый упасть.

Глядя на решительное лицо Фелтона, Джон понял, что великая любовь его жизни, его господин не принадлежит к неприкасаемым.

— Спаси нас от него, — совсем тихо проговорил Традескант. — Сделай это, Фелтон.

Он умер сразу же. Именно Джон подскочил к нему, подхватил и опустил длинное стройное тело на землю. Даже в смертный час у Бекингема оставалось «лицо святого» — так называл его король Яков. От болевого шока кожа герцога вспыхнула алым румянцем, как у смущенной девицы, а потом стала белой, как итальянский мрамор. Джон баюкал в объятиях его тяжелую болтающуюся голову и в последний раз почувствовал на своей щеке прикосновение гладких темных вьющихся волос. Раздался громкий звук хриплого сухого рыдания, и Джон вдруг понял, что это его собственный голос. Потом кто-то оттащил его от герцога и насильно всунул в руку стакан со спиртным.

Традескант слышал, как схватили Фелтона, слышал ужасный крик Кейт, жены Бекингема. Он слышал, как забегали туда-сюда люди, внезапно оставшиеся без командира. Джон сидел абсолютно неподвижно со стаканом джина в руке. Тем временем народу в комнате стало гораздо меньше, в ней посветлело. Через окно бесстрашно лился августовский солнечный свет. Маленькие частички пыли танцевали в солнечных лучах, будто в мире ничего не изменилось. А в то же время все уже было иначе.

Когда Джон понял, что способен идти, он встал и направился к выходу. Слева от него, в конце улицы, по-прежнему высилась серая причальная стенка бухты, осыпающаяся и негодная. Перед ним на горизонте вырисовывался хаотичный контур ветхих домишек, а за ними виднелись верхушки мачт флота, на которых еще развевались флаги Бекингема. Никто не догадался приспустить их. Люди все еще суетились, отказываясь верить в случившееся. Стояла хорошая погода; дул устойчивый ветер от берега. Это был бы подходящий день для отплытия. Но Бекингем и Традескант никогда уже не поплывут вместе.