– Скажи им, что я готова значительно снизить цену в обмен на участие в бизнесе.

– Ты знаешь, что они хотят там сделать?

– Лыжную станцию.

– Но это же полный крах. Эти господа полагают, что люди здесь так же увлечены лыжами, как в Швеции.

– Я прошу тебя лишь изложить им мое предложение, – сказала она адвокату, любезно улыбаясь шведам. – Думать и решать буду я.

За чаем, удостоившимся похвалы шведов за аромат и цвет, говорили обо всем на свете, кроме договора, который только что заключили: продажа всей горы Тука-Негра и личное участие в бизнесе сеньоры Элизенды Вилабру Рамис, выразившееся в солидной доле акций «Frölund-Pyrenéerna Korporation». Адвокат Газуль с печеньем в руке из кожи вон лез, выполняя обязанности переводчика. Она была очаровательна, необыкновенно уверена в себе, несмотря на молодость (ведь ей нет и сорока), но так холодна, так рациональна и так непререкаема при принятии решений, так божественна, так недоступна, что даже не догадывалась, что я готов на все, чтобы быть ей полезным. В конечном итоге ради нее я даже готов преступить закон, упаси меня бог. Тридцать девять лет, а уже полновластная королева. Королева всегда и везде. Моя королева. Я всегда буду верен тебе.

Телефонный звонок директрисы интерната был совсем некстати. В тот момент, когда герр Энквист и герр Анлунд обсуждали возможность остаться на ночь в доме Грават и вызвать на следующее утро такси, которое отвезет их в аэропорт, позвонила сеньора Пол, заметно обеспокоенная странным, замкнутым и вызывающим серьезное беспокойство поведением ее сына. Он ничего не делает, не учится, не хочет играть и проводит все дни напролет, глядя в окно, – в общем, бездельничает.

– И что вы мне посоветуете?

– Как можно скорее приехать за ним.

– Простите, но сейчас я не…

– Понимаете, следует принять во внимание… Скажите, он ведь очень любил своего отца?

– Да, конечно.

– В таком случае возможно, что смерть отца подействовала на него сильнее, чем можно было предполагать.

– Возможно. Передайте ему трубку, пожалуйста.

– В данный момент его здесь нет. Я в кабинете одна.

В подтверждение слов директрисы Элизенда услышала на другом конце телефонной линии мужское покашливание.

– Хорошо, – сказала она усталым тоном. – Я немедленно займусь этим.

Вернувшись в комнату, она одним взглядом оценила ситуацию: шведы остаются, а Газуль спешит.

– Газуль.

Адвокат застыл на месте, не успев дотянуться до шляпы.

– Необходимо, чтобы вы оказали мне крайне срочную и очень важную услугу.

У адвоката сверкнули глаза при мысли о том, какую новую миссию ему уготовила она.

– Я тебя спрашивал на тот случай, если ты вдруг что-то видел.

– Я ничего не знаю.

Еще десять километров в полной тишине. «Фиат» Газуля неспешно двигался вперед, и его подвесные рессоры испытывали явную перегрузку на многочисленных выбоинах, которых никак не удавалось избежать. Марсел поудобнее устроился на заднем сиденье.

– Я хочу жить в Торене, – сказал он.

– Что ты сказал?

– Что хочу жить в Торене. Я умираю от скуки в этом барселонском колледже.

– Только не говори мне, что ты рожден для того, чтобы работать в поле, – осмелился пошутить Газуль.

– И что такого?

– Да ничего-ничего. Но в какую школу ты будешь ходить в деревне, Марсел?

– В деревенскую. А к чему был вопрос, приглашала ли моя мама каких-нибудь сеньоров ужинать?

– Я имел в виду сеньоров и сеньор.

– Зачем тебе это знать?

– Потому что… – Машину тряхнуло на весьма своевременной выбоине, позволившей ему немного обдумать ответ. – Потому что…

– Потому что она слишком много работает. Я всегда настаиваю на том, чтобы она пораньше ложилась спать, но…

– Моя мама не слишком много работает. Наоборот, мне кажется, она работает совсем немного.

Газуль посмотрел на мальчика в зеркало заднего обзора. Ему не хотелось, чтобы так удачно начавшаяся беседа разладилась.

– Почему?

– Она только и делает, что болтает по телефону и с разными людьми в гостиной.

– Существует много различных способов вести дела. Хочешь газировки?

– Да.

Автомобиль притормозил на въезде в Франкезес. Пока мальчик жадно пил газированную воду, глядя куда-то вдаль, сквозь невидимое тело Газуля, тот попытался спустить его с облаков на землю.

– Что с тобой происходит? Ты из-за отца грустишь?

– Вот еще! Почему ты спрашиваешь?

– Просто сеньора Пол говорит, что, возможно…

– Сеньора Пол дура.

– Почему?

– Мне вовсе не жаль, что отец умер. Он меня совсем не любил.

– Этого ты не знаешь.

Адвокат Газуль, чья молодость пока оберегала его от многих тревог, пришел в волнение от мысли о том, что в каком-то смысле он выполняет функции отца по отношению к мальчику лучше, чем сам Сантьяго. То есть он выступает в качестве отца Ее сына.

– Еще как знаю. Он всегда как-то странно на меня смотрел. – Мальчик сделал глоток газировки. – Почему бы нам не поехать в Торену?

– Нет. Сегодня детям там нечего делать. Там идет работа.

– И что?

– Твоя мама сказала, чтобы я отвез тебя в Барселону, и я тебя туда отвезу. Думаю, ты не захочешь огорчить ее.

– Иногда мне кажется, что мама даже не знает, что я существую.

Адвокату Газулю вдруг стало очень неловко оттого, что в баре на окраине Франкезес, как говорится, тихий ангел пролетел: он так близко и явственно воспринял сквозившую во фразе мальчика горькую обиду, что ему показалось, что это он сам ее высказал.

47

Восемнадцатого ноября тысяча девятьсот пятьдесят седьмого года, через несколько дней после блестящего открытия новоиспеченной лыжной станции на Тука-Негре, исполнялось немногим более тринадцати лет с того дня, когда раб божий Ориол Фонтельес Грау принял героическую мученическую смерть. Именно этот день избрал его преосвященство епископ Сеу-д’Уржель для того, чтобы торжественно подтвердить, что высокие добродетели сего раба божьего не вызывают сомнения и вполне достаточны для провозглашения его Досточтимым.

Торжественный акт состоялся в соборе Сеу, и в нем приняли участие многочисленные верующие, среди которых выделялось внушительное представительство лучших людей Торены, чудесного местечка в чудесной долине Ассуа, расположенной в чудесном Пальярсе, в чудесной комарке Лериды, чудесной провинции трудолюбивой и чудесной Каталонии. Ведь именно в Торене произошла трагедия, приведшая к мученическому подвигу того, кто отныне может именоваться Досточтимым Ориолом Фонтельесом.