«Должно возвеличивать и уважать чистых, невинных, праведных, грамотеев и мудрецов какого бы то ни было племени, а злых и неправедных презирать…»[1203]

Появление этого указа Чингисхана не было случайным. Ведь такие люди Чингисхану были нужны и для управления завоеванными территориями державы хорезмшаха. И, судя по нашим источникам, Чингисхан их находил:

«(Прежде) переходя по областям и укрепленным местечкам, он поставил правителей и даруг[1204]»[1205].

«Когда закончил Чингисхан завоевывать земли сартаульские и назначил наместников своих в грады повоеванные, явились к нему из города Урунгэчи (Ургенч. — А. М.) отец и сын — Махмуд и Масхуд Ялавачи. Эти отец и сын были из рода хурумши. И поведали они владыке законы и обычаи городские[1206]. Ибо каждый из них в законах и обычаях оных был одинаково сведущ. Чингисхан повелел Масхуду хурумши вместе с монгольскими наместниками править в Бухаре, Самарканде, Урунгэчи, Удане, Кисгаре, Урияне, Гусэн Дариле и прочих градах сартаульских, — а отца его Махмуда Ялавачи взял с собой и поставил наместником в хятадском городе Чжунду. И прочие сартаулы были приставлены в помощники к монгольским наместникам в градах хятадских, ибо, подобно Махмуду и Масхуду Ялавачи, были они сведущи в законах и порядках городских»[1207].

Махмуд и Масхуд Ялавачи и многие другие знатоки государственного устройства и законодательства тех стран, которые вошли в состав Монгольской империи, стали надежными советчиками Чингисхана, а затем и его преемника — Угэдэй-хана.

Обобщив сведения имеющихся источников эпохи Чингисхана, монгольский ученый Ш. Бира сделал вывод о том, что в связи со значительным расширением своих владений он продолжил строительство «пирамиды» военно-административного аппарата исполнительной власти, начатое в 1206 году. Тогда же на завоеванных территориях начала формироваться своеобразная кочевая административная структура, строительство которой было завершено при преемнике Чингисхана, его сыне Угэдэй-хане. Эта структура включала в себя следующих назначавшихся Великим ханом должностных лиц: даругачин, заргучи, таммачин, алгинчин.

Даругачины являлись своеобразными чрезвычайными и полномочными послами Великого хана в завоеванных государствах, крупных городах и областях. Они осуществляли высшую исполнительную власть на территории своего нахождения, были обязаны выполнять приказы и указания Великого монгольского хана. Даругачины выбирались из ближайшего окружения хана и хэшигтэна. На первых порах они организовывали перепись населения, сбор налогов, мобилизацию в армию, в дальнейшем по мере расширения Великого Монгольского Улуса и превращения его в империю права и полномочия даругачинов значительно увеличились, расширились их права и обязанности, значительно увеличилось и их число.

Следующие после даругачинов по значимости чиновники — заргучи. Они назначались ханом в уделы членов «золотого рода» и в соответствии с «Книгой Великой Ясы» должны были… «судить разные тяжбы», возникшие между членами «золотого рода», в том числе касающиеся раздела подданных, «карать подданных за ложь и взыскивать за воровство, подсудных всех судить и выносить смертный приговор всем, кто достоин смерти». Таким образом, заргучи имели чрезвычайные полномочия административного, следственного и судебного характера…

На завоеванных территориях монголы размещали особые военные подразделения охраны, которые назывались «тамма» («тамма» — слово тибетского происхождения, в переводе означает «рубеж, граница»), а командиры этих подразделений именовались «таммачин». В обязанность им вменялось обеспечение лояльности местного населения, а также изымание материальных богатств и ценностей и доставка их в ханскую казну.[1208]

Создание Чингисханом и его преемниками организационной структуры центрального и местного управления, которая опиралась на государственно-правовые традиции кочевого общества и больше соответствовала интересам кочевников, представляется монгольскому ученому Ш. Бире особой, грандиозной попыткой, имеющей своей целью неким образом «окочевничевание» народов оседлой и полуоседлой цивилизаций…[1209] Эти нововведения Чингисхана Ш. Бира также охарактеризовал как осуществление его особой политики силового сближения и соединения народов кочевой и оседлой цивилизаций; эта политика успешно реализовывалась при преемниках Чингисхана[1210].

Глава двадцать вторая

«Слова твои я вложил в сердце…»

(1222–1223 гг.)

«Если даже для изготовления луков необходимо использовать мастеров-лучников, то строящие Поднебесную (здесь имеется в виду Великий Монгольский Улус. — А. М.) тем более должны использовать мастеров по управлению Поднебесной».

Елюй Чу-цай[1211]

Очевидно, понимание потребности в мастерах по управлению Поднебесной пришло к Чингисхану во время его похода в Северный Китай. Именно там, как считал сам Чингисхан, по воле Всевышнего Тэнгри судьба свела его с высокообразованным киданем Елюй Чу-цаем, который впоследствии (с 1218 года) стал его верным соратником и советчиком.

Елюй Чу-цай был одним из тех приближенных Чингисхана, кто считал, что «можно завоевать Поднебесную, сидя на коне, но нельзя управлять ею, сидя на коне», а также, что люди, «строящие Поднебесную (здесь имеется в виду Великий Монгольский Улус. — А. М.), должны использовать мастеров по управлению Поднебесной»[1212]…

Именно от своих приближенных, таких как Елюй Чу-цай, Елюй Ахай, Чингай и других, Чингисхан впервые узнал о даосском монахе Чань Чуне (1148–1227), самом известном из так называемых «семерых северных истинных» или «семерых бессмертных» даосской школы Цюаньчжэнь («Совершенной истины»), который в то время пользовался большим уважением и почетом в Северном Китае[1213].

Наслышавшись о многоучености, святости и чудотворной силе «бессмертного» Чань Чуня, Чингисхан призвал его к себе. Об их с Чингисханом переписке, встречах и беседах, имевших место в 1218–1223 гг., и пойдет речь в этой главе нашего повествования.

* * *

В научной и научно-популярной литературе долгое время бытовало мнение о том, что Чингисхан хотел получить от Чань Чуня лишь «средства сохранения жизни». Однако, если вчитаться в «Си Ю Цзи» («Описание путешествия на Запад даосского монаха Чань Чуня»), который вел один из спутников-учеников Чань Чуня, становится очевидным, что Чингисхана интересовали не только «средства к поддержанию жизни», которые были известны Чань Чуню.

И хотя автор «Си Ю Цзи» («Описание путешествия на Запад даосского монаха Чань Чюня») Ли Чжи Чань главное внимание все же уделил описанию самого путешествия Чань Чуня и не рассказал в подробностях о беседах Чингисхана с даосским монахом, не описал внешний облик монгольского хана, тем не менее и в самом «Описании», и, особенно, в приложенной к нему переписке мы находим «задушевные мысли» Чингисхана, в которых, помимо подлинного облика и жизненных принципов Чингисхана, нашли свое отражение и его военно-политическая доктрина монгольского тэнгэризма или «всемирного единодержавия» и истинные цели приглашения Чань Чуня в ставку монгольского владыки:

«Небо (Всевышний Вечный Тэнгри. — А. М.) отвергло Китай за его чрезмерную гордость и роскошь, — писал Чингисхан даосскому монаху. — Я же, обитая в северных степях, не имею в себе распутных наклонностей; люблю простоту и чистоту