– «Уважаю» или «состою»?.. – по-туански навёл на неё глаз Форт.

– Я же не спрашиваю, где ты выучился хакингу и как им пользовался! Можно и мне что-то оставить вне разговора?

– Хорошо, не будем касаться. А насчёт планеты Синьхуа? чжуинь цзыму и прочее…

Руна сделала большие, искренние и недоуменные глаза.

– Впервые слышу.

Такие вопросы надо отводить с порога, даже не отпираясь, а отрекаясь начисто. Не хватало, чтобы кто-то где-нибудь занёс в досье: «Постоянно и углублённо заинтересована тоталитарными мирами». Безопасней наркоманкой числиться.

– Ты что-то хотел мне сказать, – напомнила она.

– Да. Я…

«А что я могу сказать? что у меня нет родственников и близких, что я всегда один, что боюсь слежки и преследования? Чудесно, я выскажусь. Но что она ответит? Кто она мне?»

– Экипажу – построиться! – громко приказал капитан Буш-2.

– …у меня завтра кончается абонемент на техобслуживание. Если не трудно, зайди в «Роботех» к Ментону и скажи, что я прошу не снимать меня из сервисного списка. Вот и всё.

«И всё?..» – разочаровалась Руна, приготовившись ответить резкостью на любое иное откровение.

– В смысле – я намерен вернуться. Пока! – Пожав ей руку. Форт быстрым шагом направился на построение. Она смотрела ему в спину, сглотнув кислую слюну обиды.

«А ведь мог бы проститься и потеплее! Артон на батарейках!.. Можно подумать, я его ждать буду без сна!»

Если глядеть с верхотуры Буш-2 – крапинки, отрываясь от похожей на ожившую плесень толпы, потянулись на пустое место между агрегатом и трибуной. Экипаж – эйджи, бинджи, несколько низкорослых рэсю – топтался и тыкался, выравниваясь в шеренги. Тем временем на трибуну с почётом восходила Оййоте Лоракильче с девами-прислужницами, несущими шлейф её мантии. Маленькая жрица лайгито держалась с большой важностью; её сопровождала четвёрка воинов, а за ними шли юноши с корзинами цветов.

– Гррр, – скосорылился Джифаренге. – Этих живорезов на десять шагов подпускать нельзя, а им рядом разрешили встать. Охрана неграмотная…

– С поздравлением офицерскому составу и экипажу агрегата выступит уважаемая служительница национального культа лайхто… – Черубини вперился в экран подсказки. – Ой… Ой-ой… Оййоте! Ларакиччи! Просим!

Оййоте повела ручкой – юноши рассыпали в воздух цветы, воины поднесли ей микрофон, а девы подали жезл, украшенный почему-то черепом. Жрица начала напевно вещать что-то по-своему, потряхивая вытянутым жезлом и рассеивая из черепушки кирпичного цвета пыльцу.

По шеренгам непонятно отчего пошёл недовольный гул и гомон, зазвучали выкрики на биндераме. Волновались исключительно бинджи и рэсю, и то не все, но Джифаренге был в числе крикунов. Он даже порывался двинуться к трибуне; Форт одёрнул его:

– Цыц! не нарушай строй. Что такое?

– За волосья её и прочь с трибуны! – рычал Джифаренге. – Кто ей позволил?!

– Да объясни ты мне, что происходит!

– А вы не понимаете?

– Представь себе, нет; в лайгитском не силён.

– И эти двое, чурбаны, стоят! вытрескались, улыбаются… думают, она им счастье сколдует! Не смыслишь – переводчика найми! а ещё консул называется!..

– Кончай беситься, говори нормально.

– Поздравление она зачтёт!.. я бы им разобъяснил! Куда они смотрят? оглохли, что ли?!

– Говори мне, а не галди.

Оййоте, невзирая на волнение, продолжала сыпать кирпичную пудру и говорить речитативом с полным сознанием своей правоты.

– Короче, она всё прокляла. Сверху донизу. И нас, и Буш-2. Кто их надоумил пригласить лайгито? они же агрегаты смертно ненавидят!.. В общем, она уже сказала, что хотела; назад не вернёшь. Сказала, чтоб агрегат развалился и провалился, чтоб под ним земля расступилась, а нам – ни дна, ни покрышки, чтоб мы не вернулись никогда. Что мы супаи и должны убраться восвояси.

«Почему народ различает, что хорошо, что плохо, а начальникам всегда невдомёк? – подивился Форт. – Они соображают или нет, что разрешают?.. такая слепота ни к чему хорошему не приведёт. Национальный обычай, как же! Руна асаэ напилась, на торжестве нас проклинают оптом – а мы будем рукоплескать и радоваться».

– Супаи… какое слово красивое. Что означает?

– Красивое? кому как! Супай – это упырь, злонамеренный труп; ходит, бродит, всем надоедает и покоя не даёт.

– Она всех провожает подобным манером, или нам одним такое напутствие?

– Так мы на агрегат нанялись, добровольно! Значит, встали на путь погибели. Нечего сказать, хорошее начало! Сперва зелёный поп анафему прочёл, потом кляксу поставили – никаким шампанским не отмоешь, а лайгитская ведьма нас гробовым прахом из цанцы висельника обтрухала – трижды прокляты, хуже не будет, можно и в путь отправляться! Успех нам обеспечен!

В 41.00, точно с началом второй половины рабочего дня, в среднем сегменте Буш-2 взревели турбины, и трубы извергли потоки горячего газа с глиняно-сизым оттенком сгоревшего гидратила; турбогенераторы дали ток на гравиторы и двигатели гусениц; рессоры протяжно заскрипели, когда гравитационная поддержка сняла с них часть неподъёмного веса агрегата. Капитан, гордо обозрев гилей, высящийся за помойными холмами, скомандовал: «Полный вперёд!» Гусеницы дрогнули, опорные колёса сдвинулись, и громадина тронулась со скоростью инвалида на костылях. Вой публики, треск хлопушек, залпы ракетниц провожали агрегат. Особо впечатляющими были взрывы на пути Буш-2 – это пиротехники департамента коммунального хозяйства подрывали гниющие груды объедков, отбросов и хлама, чтобы расчистить сухопутному дредноуту дорогу в лес. Фонтаны грязи и зловонной гнили взлетали чёрным салютом и осыпались мерзопакостным дождём.

Буш-2 начинал свой первый рейд по Планете Монстров с полным букетом добрых предзнаменований, а вслед ему неслась песенка, сочинённая экспромтом кем-то из толпы:

Как ЛаБинда Черубини подарила пароход —

Две трубы, с боков колёса, и ужасно тихий ход![12]

С отправлением агрегата внешний мир закрылся. Солнце, ветер, дождь – исчезло всё. Громадные короба сегментов были закупорены наглухо; здесь не было ни окон, ни щелей, никаких лишних технологических отверстий. Слабый искусственный свет ламп окрашивал кожу людей в трупную сероватую бледность, бинджи казались слепленными из асфальта, а рэсю вообще превратились в чёрные силуэты с едва заметным блеском глаз и оскалом из тьмы.

Звуки гилея, которые слышал Форт в безумном походе, потрясённый и очарованный богатством кипучей жизни, сюда не проникали. Единственным звуком стал натужный гул турбин. Он пронизывал воздух, словно некий звучащий газ, он пропитал стены вибрацией, он принуждал тарелки ползти по столу, хлёбово в тарелках – рябить от тряски, ложки – звякать в стаканах. Он сделал всех полуглухими, и любой, чтобы его слова дошли до собеседника, начинал орать, разевая рот нараспашку, отчего все становились похожи на предков-приматов, перессорившихся в клетке и готовых вцепиться друг в друга. Перебежка в носовой сегмент не спасала – там гул стихал, но становился слышен неумолчный лязг лесоповальной системы, грохот печных дверей, а через равные промежутки дико выло бешеное оксоловое пламя, поддуваемое воздушными компрессорами.