– Ну да, из тех. Вот уж не думала, что бывают такие женщины. Для мужчин это еще туда-сюда, но для женщин – уж вообще, да?

– Никогда я об этом не задумывался, но, полагаю, разница небольшая.

– Ты стал очень современным, Сирил. Вот что значит пожить за границей. Моя старшая дочка Луиза хочет с друзьями поехать в Америку, по программе обмена, а я всеми силами стараюсь ее не пустить, потому что там все такие чересчур современные. Если не дай бог уедет, ее непременно изнасилует чернокожий и ей придется делать аборт.

Я поперхнулся чаем.

– Боже мой, что ты выдумываешь!

– Нет, что ли? Это правда.

– Вовсе нет. Так говорят только ограниченные люди.

– Я вовсе не расистка, если ты на это намекаешь. У меня муж еврей, не забывай.

– Тем не менее. – Я подумал, не уйти ли, пока она не наворотила еще всякой дури.

– Дочь заявляет, она уедет, что бы мы с отцом ни говорили. Смотри, сама будешь виновата, талдычу я, но разве она послушает? Как же. Разве мы были такими в их возрасте? Разве так огорчали родителей?

– Я-то рос в необычной семье.

– Да, помню, ты что-то такое рассказывал. Тебя воспитала Эдна О'Брайен или кто-то вроде нее, верно?

– Мод Эвери. Моя приемная мать.

– Точно, Мод Эвери. Ее так превозносят – ну прям второй Толстой.

– Ты рассказывала о мистере Денби-Денби, – перебил я, не давая ей углубиться в новую тему.

– История кошмарная, – подавшись вперед, прошептала Анна. – Оказалось, на Гардинер-стрит он снимал дешевую квартиру, о которой жена его не знала, и водил туда парней сам знаешь для чего. Продолжалось это бог весть сколько. Видимо, однажды что-то пошло не так, потому что соседи заявили об ужасном запахе из его квартиры. Через две недели там его и нашли прикованным к батарее, с половинкой апельсина во рту и со спущенными штанами.

– Господи! – Я поежился, представив эту картину. – Парня поймали?

– Да. В конце концов. Дали пожизненное.

– Бедный мистер Денби-Денби. Какая страшная смерть.

– Наверное, ты еще тогда знал?

– О чем?

– О нем. Вы с ним… не того?

– Нет, конечно! – Меня аж передернуло. – Он мне в отцы годился!

Похоже, Анну это не убедило.

– Остерегайся этих парней, Сирил. Я говорю о тех, что слоняются возле каналов. Там какой только заразы нет. Все они больны СПИДом. И прикончат тебя за милую душу. Очень надеюсь, ты с ними не якшаешься.

Я не знал, обидеться мне или рассмеяться. Дело в том, что за последние семь лет я ни с кем даже не целовался, не говоря уж о прочем, к чему не имел ни малейшего желания. И мысли не было ночью шастать у Большого канала в поисках продажного парня.

Но, прежде чем я успел ответить, к нам подошла официантка Хасинта:

– Желаете еще чаю?

– Нет, пора возвращаться в контору, – сказала Анна. – Само ничего не сделается. Рада была повидаться, Сирил. Как-нибудь еще заскочу к тебе. Ты в библиотеке каждый день?

– Кроме пятницы. Но только во время парламентских сессий.

– Чудесно. Значит, увидимся. Помни наш разговор и береги себя. Я не хочу оплакивать еще одного мистера Денби-Денби.

Анна ушла, а я заказал официантке еще чайничек, который через пару минут принесла сама миссис Гоггин.

– Можно вас ненадолго отвлечь? – спросила она. – Вы мистер Эвери, кажется?

– Да. Сирил. Садитесь, пожалуйста.

– А я Кэтрин Гоггин. Не уверена, что вы меня помните…

– Помню, конечно. Очень приятно вас видеть.

– Вы снова здесь работаете?

– Да вот, сподобился. Библиотекарем. Только что устроился, но работа мне нравится.

– Это место засасывает, да? – улыбнулась миссис Гоггин. – Никак отсюда не выберешься. Я рада, что вы опять здесь. Говорят, вы жили в Соединенных Штатах?

– Да, какое-то время. И в Европе.

Она кивнула на мой костыль:

– Что у вас с ногой? Недавно поранились?

– Нет, это было семь лет назад. Тогда я жил в Нью-Йорке. Однажды вечером мы с другом шли через Центральный парк, на нас напали.

– Господи, это ужасно! Как ваш друг, с ним все хорошо?

– Он умер. Почти сразу. Еще до приезда «скорой».

– Бандитов нашли?

Я покачал головой:

– Нет. И, по-моему, не особо искали.

– Сочувствую вам. Зря я спросила. Не мое это дело.

– Ничего.

– Просто я вас запомнила еще с той поры. Вы очень похожи на одного моего давнего знакомца.

– Близкий вам человек?

– Не так чтобы очень. – Она отвернулась. – Дядюшка мой. История давняя.

– А я помню вашего сына, – сказал я. – Как он поживает?

Миссис Гоггин вздрогнула и нахмурилась:

– Что вы имеете в виду?

– У вас же сын, верно? Двадцать с лишним лет назад мы с вами случайно встретились в кафе. Наверное, вы не помните. Это был день моей свадьбы, поэтому он так врезался в память. Вот только имя мальчика я забыл…

– Джонатан.

– Верно! Очень развитой парнишка.

Миссис Гоггин улыбнулась:

– Теперь он врач. Психиатр. Недавно женился на чудесной девушке Мелани. Они знакомы с самого детства.

– А другие у вас есть?

– Что – другие?

– Другие дети.

Она помолчала, затем покачала головой:

– Нет. А как у вас с этим?

– У меня сын. Лиам. Ему двадцать один.

– Вот уж, наверное, радость вам.

Я пожал плечами, сам не вполне понимая, почему вдруг разоткровенничался.

– Мы с ним не очень близки. Он не может простить, что вырос без меня. Обида справедливая, и я, как ни стараюсь, не могу навести мосты.

– Старайтесь изо всех сил. Самое главное, чтобы он был в вашей жизни. Не теряйте его из виду.

В буфет ввалилась толпа депутатов, громогласных и напыщенных.

– Похоже, надо возвращаться к работе. – Миссис Гоггин вздохнула и встала. – Надеюсь, теперь мы будем видеться чаще.

– Конечно. – Я проводил ее взглядом.

Почему-то разговор этот вспомнился сейчас, когда я подходил к воротам тюрьмы Маунтджой. Я предъявил паспорт и пропуск дежурному, который внимательно их изучил, а затем велел мне снять пиджак и ботинки и пройти через металлоискатель. Я же думал о миссис Гоггин, о том, как она на меня смотрела, и мне ужасно хотелось снова с ней увидеться.