Он прочистил горло, сверился со своими записями, хотя Франсуа был убежден, что он все знает наизусть.

— Дамы и господа, — объявил он зычным голосом. — Первая высшая награда присуждается трем вазам, представленным Монфоконским хрустальным заводом, которые были выгравированы мастером-стеклоделом месье Андреасом Вольфом.

В первом ряду важных особ высокий худой молодой человек со светлыми, небрежно причесанными волосами издал радостный крик, вскинув кулак. Вспышки фотоаппаратов ослепили мужчин в темных костюмах, которые с широкой улыбкой пожимали друг другу руки. Франсуа узнал в принимающем поздравления мужчине директора Монфоконского хрустального завода.

— Господин Симоне, господин Вольф, прошу вас подойти ко мне, — обратился к награждаемым Гино, когда волна возбуждения немного утихла.

Анри Симоне огляделся, словно искал кого-то. Франсуа не знал, остался ли Вольф на выставке после разговора с Ливией. Он очень в этом сомневался: после выяснения отношений с его женой уцелеть было невозможно.

Симоне казался недовольным и несколько секунд что-то оживленно говорил светловолосому молодому человеку, а тот сокрушенно пожимал плечами.

Среди присутствующих пробежал шепоток, толпу всколыхнула волна нетерпения. Всем хотелось скорее увидеть победителей. Минуты ожидания тянулись нескончаемо долго. Гино снова опустил очки на нос, чтобы окинуть взглядом собравшихся. Несколько человек, стоявших в отдалении, обернулись. «Значит, Андреас Вольф предпочел скрыться, — подумал Франсуа не без удовлетворения. — Не так уж он и силен, этот немец».

Ему не нужно было убеждаться в том, что это она. Он ощутил ее присутствие за своим плечом, вдохнул аромат ее духов.

— Он не придет, — произнес Франсуа.

Не услышав ответа, он оглянулся. Ливия смотрела на него с невозмутимым видом. Он не мог расшифровать ее взгляд, и это его позабавило. Маленькая венецианка выросла и научилась скрывать свои чувства, а ведь когда он с ней познакомился, боль ее одиночества была очевидна.

— Я посмотрел его вазы, — продолжил он. — Должен признать, это замечательная работа: безупречная техника, совершенное мастерство. Этот человек амбициозен. Его основная тема — гимн женственности. На всех трех вазах узнаваем один и тот же женский силуэт. По словам одного из критиков, уже давно никому не удавалось передать в хрустале такие глубокие и тонкие чувства.

Он увидел, как по телу жены пробежала дрожь. Она поняла, что он все знает. Франсуа взял ее за руку, погладил большим пальцем нежную кожу на ее запястье.

— Я не являюсь большим поклонником граверов из Центральной Европы. Считаю, что их работы несколько перегружены деталями. Такое ощущение, что попадаешь в самый расцвет барокко с их гранями, пальметтами[92], гирляндами и бог знает чем еще. Они не оставляют свободного пространства, и ты словно задыхаешься, тебе так не кажется?

Лицо ее осунулось, под глазами появились круги. В порыве нежности Франсуа обнял ее за талию. Она не сопротивлялась, наоборот, подалась к нему всем телом.

— Но также это гимн любви, — добавил он низким голосом, — воспеваемой мужчиной, который сильно любил и много страдал.

Анри Симоне поднялся на трибуну.

— Уважаемые дамы и господа, Монфоконский хрустальный завод принимает эту награду с большим воодушевлением, и мы от всего сердца благодарим организаторов выставки. Сквозь века мы гордо несем знамя французского хрусталя, изготавливаемого в лучших традициях старых мастеров. Немецкий мастер-стеклодел, который выгравировал эти три вазы, получил вместе с нами высшую награду на Международной выставке в 1937 году. Это очень талантливый человек. Нам показалось естественным пригласить его снова поработать с нами. Оставив позади ужасные страдания, которые выпали на долю обеих наших стран за последние годы, я вижу в этом символическую связь между ними, надежду на будущее нашей творческой профессии.

Толпа взволновалась, послышался приглушенный ропот, сдерживаемый гул недовольства. Хищник был рассержен и давал об этом знать.

Симоне не растерялся.

— К сожалению, мы нигде не можем его найти, поэтому я позволил себе попросить его сестру, которая присутствует на этом вечере, получить эту награду вместо него. Мадемуазель, не могли бы вы подойти ко мне?

В ту же секунду Ливия напряглась и поднялась на цыпочки. Это, должно быть, Ханна… Ей не терпелось наконец увидеть ее. Хотя Андреас мало говорил о своей сестре, трагическая судьба этой женщины, которая была чуть старше самой Ливии, тронула ее до глубины души. Как она все это пережила? Изнасилование, изгнание? И что с ее ребенком?

К возвышению подошла молодая женщина. Ее короткие светлые волосы были аккуратно зачесаны назад по моде двадцатых годов, открывая высокий лоб и выступающие скулы. Она была очень стройной и легкой, держалась прямо, шла с высоко поднятой головой, но по ее напряженному лицу можно было догадаться о том, что она пересиливает робость. На ней было черное платье, строгая простота которого диссонировала с шикарными нарядами парижанок. У нее не было никаких украшений ни в ушах, ни на руках. «Она поразительно современно выглядит!» — изумилась Ливия, которая ожидала увидеть некрасивую неуклюжую женщину, сломленную жизненными невзгодами.

Молодая женщина стала рядом с Анри Симоне и с улыбкой приняла медаль, которую ей вручили. Затем она повернулась к толпе, собираясь сказать несколько слов. Свет упал на ее плечо, озарив удивительно изящную брошь, сделанную из бисера и перьев, которая очаровала Ливию. Она неосознанно сжала руку Франсуа, подумав, что на месте Ханны Вольф испытывала бы жуткий страх, поскольку публика принимала ее далеко не доброжелательно.

— Уважаемые дамы и господа, — начала она на удивление твердым голосом. — Когда мой брат Андреас работал над этими вазами, он, так же как и многие другие, вернулся с войны.

Тишина была глубокой, недоверчивой и внимательной. Впрочем, она старалась быть учтивой, поскольку говорила женщина, и ее французский был ясным и четким. Ханна вглядывалась в лица, ловила взгляды, устремленные на нее, словно пыталась к ним приспособиться, но когда она увидела Ливию, она замерла и, казалось, затаила дыхание.

По телу Ливии пробежала дрожь, у нее возникло странное ощущение, что незнакомка прекрасно знает ее. Ханне потребовалось несколько секунд, чтобы взять себя в руки и продолжить свою речь.

— Мы принадлежим к старинному роду немецких граверов из Богемии, и судьба распорядилась так, что теперь мы живем в Баварии. Сегодня вечером в Париже французские члены организационного комитета этой замечательной выставки сумели стереть границы и подняться над горечью и обидой. Они сумели разглядеть и оценить талант человека, воображение художника, работу мастера. От имени своего брата я благодарю их от всего сердца. Дамы и господа, поверьте, эта награда для нас не просто честь, но прежде всего прощение.