— И где же теперь это воинство? — прервал Ярослав рассказ грека.

— Этого я пока не знаю. Как не знает и сам князь. Я послал небольшой отряд верных мне печенегов в сторону Днестра. Идти до Дуная по заднестровским степям они отказались, слишком опасно. Другое дело, что, может быть, хоть кто-то из воинов Владимира и Гаральда добрался до днестровских берегов.

— Выходит, что мой сын так и вернулся из этого бесславного похода, не приняв боя византийского флота? — высокомерно поинтересовался Ярослав.

— Император тоже рассчитывал, что жалкие остатки русской флотилии вернутся к Днепру без боя и славы, поэтому послал в погоню за ним двадцать четыре самые быстроходные, оснащенные огнеметами галеры. Погоня длилась довольно долго. Византийцы были убеждены, что теперь им остается только настичь русские галеры и потопить их. Но тут произошло то, чего они не ожидали. Викинги, а вслед за ними и русичи неожиданно развернули свои суда и начали буквально таранить греков, поражая их команды стрелами и копьями. Большую часть кораблей империи они потопили, а шесть взяли штурмом, захватив при этом большие трофеи и пленных. Во время боя на одной из таких галер они изрубили и византийского флотоводца. Так что на море победа все же осталась за вашим сыном, великий князь, — завершил свою походную хронику Визарий, которого, расчувствовавшись, Ярослав тут же наделил титулом боярина.

— Все-таки не посрамил он меня перед свадьбой дочери нашей, — со слезами на глазах обратился князь к Ингигерде. — Земли и рода своего древнего, княжеского, не посрамил.

Лишь со временем, от того же Визария, который успел побывать в Крыму и встретиться там с византийским послом, в княжеском дворце узнали, как сложилась судьба пешего воинства Вышаты. Добраться до Дуная конные легионы византийцев ему так и не позволили. Окружив русские полки в какой-то долине, греки часть изрубили, а часть взяли в плен. Причем, в отместку за высокомерие русичей, проявленное ими во время переговоров, император Мономах приказал провести восемь сотен пленных по улицам Константинополя как диковинных зверей. А спустя какое-то время все они были ослеплены — кто полностью, а кто — с выжиганием одного глаза.

Когда лихая весть о таком поругании над пленными дошла до стольного града, при княжеском дворе многие ожидали, что Ярослав взорвется гневом, соберет новую морскую и конную рать и пройдется по Византии огнем и мечом. Однако Ярослав сделал вид, что ничего особенного не произошло. Он помнил, что сама идея этого плохо подготовленного византийского похода возникла из пламени его имперских амбиций; что это он спровоцировал стольких своих воевод и прочих знатных людей на войну с великой державой, которая всячески проявляла перед миром свое дружелюбие к Руси. К тому же понтийский грек уже дал ему понять, что император Константин вновь ищет способы примирения и готов воспользоваться его, Визария, услугами как посредника.

Но самой обнадеживающей новостью стал намек императора через византийского посла в Крыму на то, что он готов выдать свою дочь за сына киевского князя, за Всеволода. В виде, так сказать, компенсации за все доставленные неприятности и во имя дальнейшей дружбы. Так стоило ли вновь тратить силы на подготовку нового византийского похода?

— Я прошу вас стать моей женой, княжна, — первое, что произнес Гаральд, как только увидел Елизавету на пире, устроенном великим князем в честь победы своего сына «в последней, — как он объявил, — войне Руси с Византией».

— Почему так вдруг, не удосужившись стряхнуть со своих одежд пыль военных странствий?..

— Официально я буду просить вашей руки завтра, в присутствии родителей, — невозмутимо объяснил конунг. — Но я хотел бы, чтобы у вас было время подумать.

— Да и просите так, словно и не просите вовсе, а повелеваете, — проворковала Елизавета. Но, увидев неподалеку Настаську, мгновенно сменила тон: — Впрочем, я ведь понимаю, что это не мы выбирали друг друга, а нас выбирали ангелы.

Намедни, во время очередных «девичьих пошептушек», Настаська так прямо и спросила княжну: с сердечной ли охотой та идет замуж за своего норманна? «Если бы ты спросила меня об этом до византийского похода, — сказала княжна, — то ответила бы, что страсть как истосковалась по нему. А теперь даже не знаю. Слишком взрослый он, слишком чужой и суровый». И тогда Настаська, дочь разорившегося купца, которая и сама когда-то принадлежала к сонму завидных невест, изрекла: «Сейчас ты, княжна, можешь обладать любым мужчиной, который тебе приглянется, но тогда ты не станешь королевой. Поэтому сначала стань королевой, а потом уже обладай любым мужчиной, который тебе приглянется».

— Нас избирали ангелы, это правда, — с любовным блеском в глазах подтвердил Гаральд, не ведавший о тайнах «девичьих пошептушек».

…Ну а те сотни несчастных ослепленных пленных… Они были освобождены лишь три года спустя, в то время, когда император Константин уже выдавал свою дочь, которая вошла в историю Руси под именем Мономаховна, замуж за князя Всеволода. Возвращение на родину этих блудных слепцов стало событием трагическим, заставившим задуматься над смыслом войны не только простой люд и княжеских воевод, но и летописцев.

Однако все это — в будущем, а пока что стольный град творил свое «веселие великое» по случаю венчания княжны Елизаветы Ярославны и норманнского конунга Гаральда.

Путешествие в Швецию оказалось намного приятнее, нежели Елизавета со страхом и сомнениями ожидала. Море выдалось на удивление спокойным; команда на их галере «Храбрый викинг» пила в меру и вела себя почти с аристократической чинностью, относясь к Елисифи, как подобает относиться к королеве, пусть даже пока еще не коронованной. К тому же время от времени суда приставали к северному берегу моря, вдоль которого они шли, устраивая конунгу и его молодой супруге поистине королевский отдых посреди приморских долин.

Позже Елизавета не раз вспоминала события этих «корабельных» дней. Там, на судне, в скромной тесноватой каюте, они дни и ночи принадлежали только друг другу; там, изъятый на какое-то время из военно-политической и обыденной житейской круговерти, ее суровый, огрубевший в походах викинг постепенно оттаивал душой, становился мягче характером, внимательнее к тому, что она говорит и чувствует. Жаль только, что продолжалось это до обидного недолго.

Как только «Храбрый викинг» вошел в столичную гавань, Гаральд словно бы забыл о существовании молодой супруги. Еще бы! Он то вел тайные переговоры с прозябающим в Швеции, при королевском дворе, Свеном Эстридсеном, который соглашался уступить ему норвежский трон при условии, что Гаральд никогда не будет претендовать на датский. То неожиданно принимал гонцов от норвежского правителя Магнуса, затевая вместе с ними интригу против доверчивого Свена. Причем все это время положение Гаральда в Швеции, сам его статус, кроме разве что статуса изгнанника и интригана, оставался невыясненным.

Все более или менее прояснилось только в следующем, 1046 году, когда, пытаясь поссорить Свена и Гаральда, король Норвегии сделал конунга конунгов своим соправителем, в расчете, что тот прервет союзнические отношения с назойливым датчанином. Но, даже будучи супругой соправителя, Елизавета еще какое-то время оставалась с маленькой Марией в Швеции, под опекой своего, довольно заботливого, насколько позволяли обстоятельства, деда-короля, а также вторично вышедшей здесь замуж королевы-вдовы Астризесс.