Слухи про сношареву деревню, занявшую все историческое Зарядье, ходили по Москве самые невероятные, но для Корягина имело ценность лишь то, что там хорошо относятся к курам. Между тем, видать, не зря был перекрыт Москворецкий мост, и со стороны Китайского проезда тоже к бывшей «России» закрыты все подступы; везде стояли плотные заграждения из синемундирных гвардейцев, за спинами у них виднелась нейтральная песчаная полоса, насыпанная, как на советско-китайской границе, вручную, бабы сами ее сделали, чтобы следы оставались, если кто рванет через эту своеобразную запретку; за полосой стояли противотанковые ежи, а за ними — кордоны бабьей гвардии с семиствольными «толстопятовыми», баллонами нервно-парализующей «жимолости» и гранатами «Ф-один». На выстрел не подступиться. Все это организовали бабы не зря, слух по Москве про чудо-мужчину «сношаря» пополз невероятный, имели место несанкционированные выступления женского населения, даже митинги и сходки, чаще всего в женском туалете на Петровке, там какая-то фарцовщица божилась, что позавчера только из-под их высочества отряхнумшись. Имелись случаи попыток пролета в Зарядье на самодельных воздушных шарах, прополза сквозь канализационные трубы и других серьезных диверсий. Однако и синие гвардейцы, и бабий батальон, кажется, почти все покушения на драгоценное рабочее время сношаря сумели пресечь. Кроме двух, ну, трех случаев: одна баба умудрилась влететь в печную трубу Дома Романова из затяжного прыжка с парашютом с трех тысяч метров, — кажется, была баба чемпионкой мира по этим прыжкам, — да еще кошелку с яйцами не побила, ну, такую камикадзиху Лука Пантелеевич брал под свою защиту, и ему перечить было опасно. Из-за этого случая и еще из-за одного или двух страсти в Москве накалялись, и кое-кто боялся, что, когда ринутся толпы баб из Замоскворечья, сомнут противотанковые ежи, новая Ходынка будет, и еще хуже. Но пока что все ограничивалось грозными слухами.

Конечно, не все московские бабы намеревались идти на штурм Зарядья, но многие готовились. Лишь очень немногих женщин Москвы сношарь более или менее не интересовал. Не занимал сношарь мыслей как раз одной из дочерей Корягина, старшей, Елены. Мысли ее были куда более важными, не до плотских радостей было нынче жене без пяти минут канцлера Российской Советской Социалистической Империи — или как она там называться будет? — Георгия Шелковникова. Помимо того, что была Елена Эдуардовна женой своего мужа, она ведь была еще много кем: и агентом английской разведки, и хозяйкой борделей, и содержательницей опиумных курилен, и владелицей подводного ресторана в эмирате Шарджа, — а еще имела весьма высокое звание Посвященного Восемнадцатой степени, что очень и очень немало для лилового старогренландского масонства, к которому принадлежала солидная ложа «Лидия Тимашук», где Елена Эдуардовна носила чин Пособляющего Поместного Мастера-вредителя. Девятичленная, а значит, очень труднодоступная ложа основана была еще в славные годы победы над культом личности врачей-вредителей; и, кстати, именно в память этой победы все члены ложи прибавляли к своему званию почетно-символическое слово «вредитель». И сейчас персональный мужнин ЗИП катил Елену Эдуардовну в сторону Кудринской площади, неизбежному месту свершения судеб российской Реставрации, — на заседание ложи.

Странных людей объединяла эта ложа, — возможно, знай о ее существовании Георгий Давыдович, он счел бы их еще более странными, — но жена тщательно следила, чтобы мужа подобной лишней информацией не беспокоили. Более всего странным показался бы барону Учкудукскому председатель ложи: венерабль-вредитель тридцатой степени посвящения Владимир Герцевич Горобец. Более того, очень удивил бы барона тот факт, что и заместитель Горобца, поместный мастер-вредитель Елена Шелковникова, тоже ничего, ну решительно ничего не может выяснить толком о личности Горобца, — кроме того, что он возглавляет как минимум две масонских ложи, каждая из которых полагает себя в смертельной вражде с приверженцами другой и, более того, полагает таковых врагов-приверженцев давно изведенными под корень.

Среди других членов ложи были люди столь же неожиданные, — за исключением, быть может, хранителя печати ложи, секретаря-вредителя, которым вот уже лет десять числился известный всей Москве экстрасенс-психопат Хамфри Иванов, личность глубоко бородатая и властолюбивая. Должность стюарта ложи здесь с давних пор занимал Валериан Абрикосов, близкий друг Хамфри Иванова, но из-за происков мирового еврейства и чувашства ложе приходилось сноситься со своим великим попрошаем через какого-то американского медиума, соглашавшегося принять послание к Абрикосову и передать его ответ только по личной просьбе президента США, с которым Горобец был какими-то масонскими делами немного связан. Последнее заявление Абрикосова сводилось к тому, что присутствовать на собраниях ложи он больше не может, слишком уж он давно умер и потому отдохнуть хочет; поэтому, согласно уставу, должность стюарта ложи, великого попрошая становилась вакантной. Следовало незамедлительно избрать нового великого попрошая, неявка на заседание ложи каралось смертью и выговором с занесением в карточку партучета. Так что обречен был дед Эдуард сидеть и дожидаться свою дочь в зоопарке, покуда не выяснится, кто же все-таки должен занять пост великого попрошая ложи «Лидия Тимашук»; кандидатов было двое, и оба относились к числу достойных, весьма протежируемых лиц.

Елена Эдуардовна остановила ЗИП возле планетария, никому не кивнув, прошла в комиссионный магазин, торговавший импортными магнитофонами, там привычной дорогой удалилась в кабинет директора. Директор молча склонил голову и быстро выскочил из кабинета, оставив Елену Эдуардовну одну. Она заняла его кресло, мельком взглянула в зеркало пудреницы, подвинула к себе допотопный «Ремингтон» и одним пальцем, стараясь не повредить маникюр, напечатала, — притом никакой бумаги в машинку не вложив:

ПЕРЕТУ ПЕРЕНОН

Повинуясь раз и навсегда заданному коду, директорское кресло унесло Елену Эдуардовну в глубокие подземелья под магазином. Спуск был скоростным, но все же длительным, в конце концов Елена Эдуардовна очутилась в белом и чистеньком помещении, ни дать ни взять ординаторская в институте имени Склифосовского, там кресло остановилось, а когда Елена Эдуардовна соизволила его освободить, унеслось ввысь. Дальше по чину ложи полагалось четверть часа «одиночного радения»: теоретически считалось, что Елена Эдуардовна, стоя на одной только пятке правой ноги, вертится очень-очень быстро, так, чтобы даже лица нельзя было увидеть, а превратилась бы почтенная канцлерша как бы в белую колонну. После этого разрешалось еще — по желанию — поговорить неведомыми языками, но не обязательно. Елена Эдуардовна была воспитана в традициях реалистических, хотя и теософских, и, ясное дело, ни на какой пятке не крутилась: отведенные на это занятие четверть часа употребила она иначе: вызвала из стены некое существо в белом балахоне а-ля ку-клукс-клан, которое и подправило ей износившийся за день маникюр. Что же до говорения иными, неведомыми языками, то не без основания полагала Елена, что в ее ложе займутся этим другие.

Елена Эдуардовна никогда не опаздывала, если куда было назначено. По истечении всех приготовительных сроков и ни секундой позже поднялась она, переоблачилась с помощью ку-клукс-кланоподобного существа в просторные белые одежды, положенные заповедными гренландскими уставами, и, изредка поворачиваясь вокруг своей оси, — для тренировки, не более, — пошла длинным белым коридором, уровень коего понижался и повышался без всякой видимой причины. В отличие от подвалов Хитровки, за столетия под чьими только флагами не побывавших, кудринские катакомбы спокон веков служили одной цели: были тут винные подвалы, заложенные кем-то в прошлом столетии, потом более или менее по тому же назначению использованные гранд-очаровашкой маршалом Берией, чей дом располагался рядом; позже часть подвалов досталась высотному гастроному. Но только часть, и самая сырая, та, что поближе к речке Пресне, вообще-то заключенной в трубу, но в старом зоопарке протекавшей свободно, выдавая себя за пруды. Остальная часть подвалов, приблизительно девять десятых, принадлежала масонской ложе. Были подвалы не особенно глубокими, но на диво просторными, из-за них даже подземного перехода через Садовое кольцо возле Кудринской нельзя было построить. Там, за тысячами сорокаведерных бочек бастра и мальвазии, то есть, конечно, сплошного абрау, но древние запреты ложи не разрешали думать и выражаться современными символами, — располагалась комнатушка, где ложа «Лидия Тимашук», или, иначе, Ложа Жены Великой Добродетели, проводила свои агапы, — иной раз даже с водочкой.