– Вам, наверное, не хватает судей?

– Судей? – ухмыльнулся валенсиец. – Для чего мне судьи?

Жоан удивленно смотрел на своего друга.

– Преступников слишком много, а судьи существуют для того, чтобы вести процесс над богатыми. Эти же – голытьба. Я приказываю их немедленно вешать, – ответил Корелья.

– Немедленно? Без суда?

– Я предоставляю им священника, который исповедует их и отпускает грехи. И пусть Бог будет им судьей. – Видя, что книготорговец не согласился с его доводами, Микель добавил: – Да, я все понимаю. Это неблагодарная работа, но кто-то же должен ее делать.

Анна с неодобрением смотрела на валенсийца. Она услышала несколько фраз из разговора, и эти фразы еще больше упрочили мнение, которое давным‑давно сложилось у нее о доне Микелетто. Женщина всегда старалась избегать его и односложно отвечала на приветствия, когда не оставалось другого выхода. Она все еще не до конца преодолела эмоциональные последствия насилия, совершенного над ней три года назад, и считала дона Микелетто в значительной степени виновным в том, что с ней произошло. Он мог не допустить этого, но ничего не сделал и, возможно, даже подстрекал герцога, чтобы потом превратить Жоана в свое орудие, в наемного убийцу, который расправился с Хуаном Борджиа, дабы его брат Цезарь смог взять власть в свои руки. Анна не могла понять, почему ее муж продолжает считать капитана Корелью своим другом, несмотря на все это, а также на то, как тот использовал его, чтобы покончить с Савонаролой. Она любила Жоана и ценила его положительные качества, но в некоторых случаях, как, например, сейчас, он вел себя с детской наивностью, граничащей с глупостью.

Была почти полночь, когда Альфонсо Арагонский, отужинав с Папой, покинул Ватикан и направился в свой дворец в Санта Мария ин Портико, где его ожидала Лукреция. Легкая дымка накрыла город, но, несмотря на это, римское небо было покрыто звездами.

– Наконец-то стало чуть прохладнее, – сказал Альфонсо неаполитанскому придворному, сопровождавшему его вместе со слугой.

– Однако воздух все еще тяжелый, – ответил дворянин.

Паломники и нищие спали где придется – на площади Святого Петра, на ступеньках лестницы, и молодые люди, проходя мимо них, осторожно продвигались вперед, чтобы ни на кого не наступить.

– Они везде, – сказал Альфонсо. – Я восхищаюсь тем, насколько эти несчастные верят в Божий промысел. Далеко не все из тех, кто покинул свои дома, добрались до Рима, и немногие из тех, кто смог это сделать, вернутся домой.

– Тем не менее те, кому это удастся, освободятся здесь от своих грехов, – ответил с иронией его спутник.

– Да поможет им Бог, – заключил герцог.

По мере своего продвижения они слышали храп, бормотание во сне, а вдали – неясные обрывки разговора ватиканских гвардейцев. От распростертых на земле тел распространялся тошнотворный запах.

Они уже почти дошли до церкви Благословений, когда вдруг несколько человек, лежавших на земле, зашевелились и в их руках при слабом свете звезд блеснули кинжалы. Они оттеснили слугу и придворного и набросились на герцога.

– Измена! – крикнул Альфонсо.

Ему удалось вытащить меч и кинжал из ножен, и он стал защищаться. Его спутники старались помочь. Море тел, покрывавших площадь, всколыхнулось, как при буре: одни хотели бежать, другие, находившиеся дальше, приподнимались, чтобы понаблюдать за боем на ножах, а значительное количество присоединилось к атаковавшим. Их число увеличивалось, они появлялись отовсюду, и неаполитанцам ничего не оставалось, как отчаянно сопротивляться. Герцог сражался отважно, отвечая ударом на удар, и звук скрежета стали вместе с криками разнесся по Ватикану. Убийц было слишком много, и им удалось нанести герцогу многочисленные раны: сначала его ударили по голове, потом пронзили клинком ногу и изрезали ножами плечи. Юноша на удивление упорно защищался, но в конце концов потерял равновесие, и наемники набросились на него. Крики неаполитанцев и образовавшаяся толпа привлекли внимание солдат стражи у папского дворца, которые мгновенно кинулись им на помощь. Они оказались на месте как раз в тот момент, когда наемные убийцы готовились прикончить юношу, чтобы затем оттащить его тело к Тибру и сбросить в воду.

Нападавшие, уверенные в гибели арагонца, не оказали сопротивления солдатам и сбежали, воспользовавшись лестницами, заранее приставленными к стенам Ватикана. Вскоре с другой стороны стены послышался звук лошадиных копыт. Свидетели уверяли, что нападавших было более сорока, что их действия были слаженными и что они не бросили ни одного из своих на поле боя.

Весь Ватикан был поднят на ноги. Гвардейцы доставили Альфонсо во внутренние покои дворца, и Папа, который уже находился в постели, бегом бросился навстречу своему зятю. Молодой человек был при смерти, но в нем еще теплилась жизнь. Убедившись, что нет никакой возможности доставить его во дворец Санта Мария ин Портико, понтифик приказал разместить Альфонсо в так называемой новой башне сада Святого Петра, которая располагалась прямо над его собственными покоями. Были усилены дозоры у всех входов во дворец, и новость, несмотря на поздний час, уже распространилась по Риму. К герцогу была приставлена охрана из пятнадцати человек, а также вызваны лучшие врачи и хирурги. Лукреция и Санча в полном отчаянии, безудержно рыдая, прибежали, как только их известили о случившемся. Дочь Папы чувствовала, как от жуткой боли сжимается сердце: она страстно любила своего супруга.

Альфонсо Арагонский умирал. Медики сказали, что у него раздроблен череп, и старались остановить кровотечение из многочисленных ран. Юноша истекал кровью. Его одежда превратилась в лохмотья, на всем его теле были глубокие раны – на груди, на бедре и на правой руке.

Кардинал соборовал его. Несмотря на огромную потерю крови, арагонец был в сознании и сохранял спокойствие. В присутствии Папы, своих неаполитанских родственников, которые сразу же прибыли, узнав о трагедии, и многочисленных служителей Церкви он в подробностях рассказал о нападении, обвинив в этом Цезаря Борджиа. Услышав эти слова, Лукреция потеряла сознание и рухнула на пол. Папа, потрясенный и отчаявшийся, бросился на помощь своей дочери и стал шептать молитву.

72

Город проснулся в полном смятении. Вспоминали о смерти Хуана Борджиа, говорили, что заказчик – один и тот же человек. Все враги Папы указывали на его сына Цезаря.

Король Неаполя, извещенный своим послом, отправил собственного врача, который тут же взял под свой контроль лечение, питание и лекарства для юноши. Ходили слухи о том, что тот, кто хотел покончить с арагонцем, попытается завершить свое черное дело, и Лукреция и Санча по очереди дежурили у постели раненого, чтобы защитить его. Они боялись, что его могут отравить, и сами готовили для него в маленьком чугунке, который принесли с собой.

Цезарь, не обращая внимания на распространявшиеся обвинительные слухи, спокойно прохаживался под окнами Альфонсо, когда шел на встречу с отцом или возвращался после нее, и однажды, как только медики это разрешили, навестил зятя, как будто бы и не было никаких подозрений. Увидев брата, Лукреция схватила его за камзол и, невзирая на то что значительно уступала ему в силе и росте, с ненавистью накинулась на него. Затащив Цезаря в укромный угол, она спросила: