Отвернулась Соня от него и закрыла глаза. Исчезло его печальное лицо, и встал перед ней веселый юноша, чьи нежные пальцы перебирают ее волосы, а глаза смеются и смотрят ей в глаза, и она тоже смеется неслышно. Веснушки на ее щеках задрожали, и горячий румянец покрыл ее щеки. «Почему ты не радуешься, как я?» — хотела спросить его Соня и потянулась к нему, чтобы взять его руку и приложить к своему сердцу. «Гляди, — хотела сказать ему, — гляди, сердце мое трепещет!» Открыла она глаза и поразилась: все было, как во все остальные вечера. Но все-таки что-то изменилось. Не потому, что Михаэль Гальперин и Мира Рамишвили танцевали как единое целое, и не потому, что Гордон и Бреннер попали сюда, а потому — что Яркони здесь. Вдалеке увидела она Хемдата. Хемдат тоже не радуется. Уж конечно не потому, что Шамай заигрывает с Яэль, а потому… Не успела она разобраться в этом, как вернулась к мыслям о Яркони. «Как нежные розы, расцветут твои уста», — это не поэт сказал, а о Яркони сказала она так, и веснушки на ее щеках стали похожи на червонное золото. И уста эти, нежные розы эти, целовали совсем недавно ее смеющиеся губы.

Встала Соня и сделала отодвигающий жест рукой. Движение руки, похожее на жест, который делал ее дядя, бедняк, когда он обедал у ее отца, и пододвигал ему отец десерт, чтобы тот взял еще. Села опять. Когда села, очнулась, и показалось ей, что ничего не случилось. «Что там вещает этот старик в серой панаме? — спросила Соня саму себя и посмотрела на Гордона. — И что находят в нем все эти молодые люди, окружившие его?» Стала опасаться она, не пойдет ли Яркони к Гордону или к Бреннеру и не оставит ли ее. Подумала: надо мне сказать что-нибудь, чтобы задержать его. Обернулась она к Ицхаку и сказала: «Ты уже поблагодарил Яркони?» Очнулся Яркони и взглянул на нее. Сказала Соня: «В свою первую ночь в Петах-Тикве Кумар ночевал в твоей комнате в твоей постели». Пожал Яркони плечами, но при этом приветливо посмотрел на Ицхака, как бы говоря этим, что не к нему это относится. И вновь на лицо его легла печаль.

2

Яркони было семнадцать лет, когда прибыл он в Эрец, три года он провел в стране и принадлежал к тем легкомысленным молодым людям, для коих идеи, которым другие отдавали всю свою душу, ничего не значили. Находил, чем заняться — работал. Не находил — не огорчался, он получал содержание от своего отца и не зависел от работодателей. Когда же повзрослел и стал задумываться о будущем, огляделся вокруг и понял, что всю свою жизнь на отца надежды возлагать нельзя. А возвращаться в свой город и заниматься коммерцией не мог, ведь если бы были у него склонности к торговле, не поехал бы в Эрец Исраэль. А ехать в Швейцарию и поступать в университет не хотел. И даже если бы и захотел, не был создан для этого. Не оставалось ему ничего, как только стать рабочим, но уже он испробовал это и понял: нет надежды у еврейского рабочего найти пропитание, так как работодатели предпочитают арабского рабочего, ведь араб — послушен, и привычен к труду, и обходится дешево, в то время, как еврейский рабочий — неопытен, и не умеет подчиняться, и не отказывается от своего мнения. Примером тому может служить Петах-Тиква. Около трех тысяч рабочих трудятся в Петах-Тикве, две тысячи восемьсот из них — арабы и лишь двести — евреи. Когда взвесил Яркони, наш приятель, все эти обстоятельства, решил поехать за границу и изучить там науку ведения сельского хозяйства.

В эти годы Рупин[87]уже занимался проблемами поселенческой деятельности в Эрец. Когда приехал Рупин сперва в качестве туриста, он увидел страну — измученной, а крестьян Иудеи, Самарии и Северной Галилеи — состарившимися раньше времени. Селениям этим было двадцать лет, создатели их — в юные годы заложили их и из-за непосильной работы превратились они в неряшливых стариков. А сыновья, у которых не было уже ни энтузиазма отцов и ни их надежд, покинули поселения и отправились на поиски своего счастья в другие края. Часть из них ушла в города, а часть — уехала из Эрец Исраэль. Есть селения, похожие на дома престарелых. Сердиться на сыновей невозможно: действительность опровергала чаяния их отцов. Вознаграждения за свой труд они не видели, и надежды их тоже были разбиты. Когда совершили они свою алию из стран галута, были убеждены, что их воля победит, и они покроют всю страну селениями, и приведут весь еврейский народ в Эрец Исраэль. Но спустя двадцать пять лет каторжных трудов даже то, что им удалось построить, пришло в упадок.

Сказал Рупин: «Я не вижу иного лекарства для Эрец, как только вернуть поселениям силу их юности. И если бедны мы деньгами, богаты мы людьми. Пусть приезжают молодые люди и привыкают к деревенскому труду в специально созданных для них хозяйствах. Это будет так: приобретя там необходимые навыки, пойдут они работать в сельскохозяйственные поселения и объединятся в кооперативы таким образом, что члены каждого кооператива близки друг другу по своим взглядам и один отвечает за другого. И так как каждый будет считать себя ответственным за всех, он будет отдавать всего себя работе — и в результате получатся из молодых людей квалифицированные работники. Специалисты эти проверят каждое техническое новшество и различные методики: что из них подходит для освоения Эрец Исраэль и что соответствует определенным свойствам еврейского характера. И поскольку рабочие эти молоды и по своей воле приезжают в страну, станет Эрец Исраэль источником благословения и центром национальной жизни, и будут эти рабочие служить примером для подражания всем остальным. А для этого нам нужны агрономы-евреи, не просто хорошие специалисты, но желающие заселения нашей страны, и понимающие душу нашей молодежи, и не стремящиеся предпочесть арабского рабочего только потому, что он послушен и дешев». И то, что Рупин говорил, — он делал. Основал Кинерет и Дганию. И некоторые из репатриантов начали получать там поддержку и работу. Одни сразу же приступили к работе, а другие захотели сперва обучиться сельскохозяйственным профессиям, чтобы подготовиться к работе на земле.

Элиэзер Яркони, сын состоятельных родителей, которому отец дал возможность кончить школу, уехал во Францию учиться. Когда он закончил там курс и решил возвратиться в Эрец, то заехал по пути в свой город навестить отца и мать. Встретил там свою подругу, двоюродную сестру, красивую и скромную девушку, которая хранила к нему любовь с детских лет. Увлекся ею и поклялся ей в верности. Вернулся в Эрец и ждал того дня, когда получит должность и привезет свою суженую. Получил он должность. Пошел и послал телеграмму своей возлюбленной, чтобы та приезжала. Повстречалась ему Соня. Яркони, счастливый оттого, что получил должность, и оттого, что невеста приедет к нему, обрадовался Соне; и Соня, обрадовавшись, что повстречался ей Яркони, тоже была приветлива с ним и пригласила к себе домой. И оттого что он был так счастлив, он погладил ее по голове и поцеловал. Когда понял, что он натворил, помрачнел.

Скосила Соня глаза и взглянула на него. Потрогала волосы и расправила складки платья. Так ведут себя люди, когда им не по себе: переключают свое внимание на внешние вещи. Вынула расческу и зеркало и причесалась. Показалось отражение Яркони, выглядывающее из зеркала. Поджала она губы и посмотрела на него внимательно и испытующе. Махнула рукой перед своим лицом, как будто хотела этим прогнать сердитое выражение с его лица и сказала: «К чертям, уверены мы были, что он сгинул в море, а в итоге он разгуливает по Иерусалиму в монашеской рясе. Это просто смешно. Гриша — монах! Гри-ша мо-нах! Мо-нах!»