В проеме распахнувшейся двери стоял весьма внушительный, несмотря на малый рост, усач, видно, в немалом чине. Сделав два решительных шага вперед, он остановился и уже отнюдь не решительно произнес срывающимся голосом:

– С-сидите.

– Сижу, – подтвердила она, с любопытством глядя на незнакомца.

Он набрал в легкие воздуха, сдвинул на затылок фуражку, поднял перед собой руку с зажатым в ней листком, откашлялся и начал читать:

– «С сожалением уведомляю Вас, что Ваше ходатайство о помиловании рассмотрено Господином Президентом Республики и…»

– Отклонено, – подсказала она. – Мерси, я уже догадалась – шампанское, омары, цыпленок по-амстердамски… Да и радио не молчит…

– «Принимая во внимание, что апелляционные суды, трех инстанций не сочли возможным…» – хрипло продолжал он.

– Да не утруждайте вы себя, господин надзиратель. Все ясно. Когда?

– В четырнадцать тридцать, – опустив глаза, как мальчишка, прохрипел он. – Вообще-то я не надзиратель, а старший судебный исполнитель…

– Простите, господин старший судебный исполнитель, – сказала она и задорно добавила: – В следующий раз не ошибусь.

– Вы… вы… вы… – совсем уже сбился он. – Понимаете… понимаете… Пять полностью доказанных умышленных убийств с отягчающими. А не полностью? Заговоры, перевороты, политический и промышленный шпионаж?.. Может быть, хотите еще вина? Коньяку? Писчей бумаги? Транквилизаторов?

– По-моему, – участливо сказала она, – транквилизаторы нужнее вам.

– Само собой, священника… Он уже ждет.

– Священника не надо, – твердо сказала она.

– Но… но вы подумайте… Может быть, все-таки… Или желаете раввина, ламу, православного… У нас есть приходы…

– Никакого, – повторила она.

– Тогда, может быть, какой-нибудь любимый фильм, книгу, музыку? Или… – он перешел на еле слышный шепот, – марихуаны… Вообще-то запрещено, но можно и укольчик… А? Что?

– Мужчину.

– Что-что? – переспросил он, мгновенно покрываясь потом.

– Я, кажется, ясно сказала – мужчину.

– Но… но… То есть, в каком смысле?.. – Он попятился, словно увидел черта. Сейчас, того и гляди, перекрестится.

– Неужели непонятно – в каком смысле? Или никто из ваших коллег не захочет близости с самой знаменитой женщиной десятилетия? Да еще в подобных обстоятельствах?

Он судорожно вытащил платок и принялся утирать пот с багрового лица.

– Например, вы? Будет о чем рассказать внукам… – И впервые пристально посмотрела ему в глаза.

Судебный исполнитель резко выпрямился и замер. На лице его легко читалась вся гамма сильнейших чувств. Ужас, восхищение – и, конечно же, беспредельно алчное вожделение… Что ж, такое предложение разбудит мужчину и в безнадежном паралитике.

Он, пятясь и не сводя с нее глаз, подобрался к дверям, развернулся, что-то резко выкрикнул в коридор. Потом развернулся обратно и шагнул внутрь камеры, захлопнув за собой тяжелую дверь. На лице его было новое, сосредоточенное выражение. Он сделал еще один шаг. Пальцы теребили пуговицу форменной тужурки.

– Ну, иди ко мне, моя последняя любовь!

Он сделал еще шаг и вдруг остановился, опустив руки.

– Ну что? Не желаете ли вызвать подчиненного подержать ваш драгоценный?

– Я читал про вас все, – четко и медленно проговорил он. – Книгу, статьи, все материалы дела. Видел фильм, присутствовал в зале суда. И понимаю, что вы обязательно попытаетесь задушить меня, переодеться в мою форму и бежать отсюда. Или что-то в этом роде. Только у вас ничего не получится. Она усмехнулась.

– Не доверяете?

– Вам?! Я пока еще не сошел с ума…

– Я тоже… Вам ли не знать, что мой… номер оборудован по последнему слову техники… «Жучки», телекамеры… Смелее же, господин исполнитель, смелее! Я вас не съем, а вы напишете об этих минутах толстый мемуар и, уверена, станете миллионером, мировой знаменитостью.

Он нервно сопел. Усатое лицо налилось краской.

– Я… я не…

– Не смущайтесь…

Рука его боролась с пуговицей.

– Впрочем, я пошутила.

Стрекот дикторской скороговорки из белого приемничка над изголовьем сменился сладкой музыкой. Она протянула руку и прибавила звук. Испанский душка-тенор…

– Что ж ты, Иглесиас? – с усмешкой пробормотала она по-русски.

– А? – Господин судебный исполнитель решил, должно быть, что она обращается к нему.

– Бэ… Белое танго. Дамы приглашают кавалеров. Не откажите в любезности.

Она ловко спрыгнула со стула и притянула усача к себе. В приемнике соловьем разливался Что-ж-ты:

– Натали-и…

Он водрузил дрожащую руку на ее тонкую талию и, застонав, повалил ее на кровать…

Потом они молча курили. Потом она угостила его шампанским из своего стаканчика и выпила сама. Потом они повторили еще раз, и он был как пылкий и нежный Ромео, как тигр, как молодой полубог, а она – как трепетная лань, как пылкая пантера, как кроткая голубица…

Чиновник вновь прильнул к ней, но она отстранила его:

– Довольно. Вы исполнили свой долг, служебный и человеческий. Теперь ступайте. Вас давно уже разыскивает начальство.

Он попятился и опустился на стул. Глаза его светились безумием.

– Я… я… у меня есть верные люди в охране… деньги… оружие… я подкуплю… подгоню фургон… устрою аварию, взрыв. Я отравлю, перестреляю… Мы бежим отсюда… Я спрячу вас… в горах… Я знаю местечко.

Она, не поднимаясь, холодно смотрела на него сквозь дым сигареты.

– Господин исполнитель, не пыхтите под киноглазом. У вас и без того могут быть неприятности… Спасибо вам, конечно, но это чистое ребячество. Вы и сами прекрасно понимаете абсурдность ваших слов. Лучше успокойтесь, приведите себя в порядок, выпейте водички и отправляйтесь исполнять дальше.

Он уронил голову на стол и громко зарыдал.

– Господи, ну почему… почему? – лепетал он. – Раньше я верил тебе, Господи… Теперь больше не верю… Если в мире, сотворенном тобой, возможно такое… такое, тогда ты – дьявол! Лживый, премерзкий дьявол! Враг! Враг!..

Она решительно встала, прошла мимо него в закуток за белой ширмой, налила в пластиковый стаканчик воды и склонилась над плачущим мужчиной, свободной рукой поднимая его голову за подбородок.

– Ну все, ну все, мой хороший, не надо, – ласково приговаривала она, отпаивая его, как малого ребенка. – Не надо ругать Боженьку. Он хороший. И он здесь совсем, совсем ни при чем… Пей, милый.