Киллер взглянул на нее.

— Давай ее к братцу… — обратился он к Алле. И зло посмотрел на Катю. — И эту сучку туда же — Будет знать, коза, как большим дядям мешать… Эй, а это что?

Он подошел к Кате, вытащил из ее кобуры игрушечный пистолет, покрутил его в руках.

— Дерьмо собачье! — скривился он и бросил игрушку на землю.

Люба умирала со страху. Катя заплакала, прижалась к ней.

— Пошли! — хищно прищурилась Алла. Люба даже не пошевелилась.

— Ты что, не слышишь, тварь?

Алла подошла к ней, омерзительно усмехнулась и вдруг резко ударила ее в живот.

Люба чуть не умерла от боли. Она согнулась в три погибели и прижалась к земле. И тут же чья-то сильная рука схватила ее за волосы и потянула вверх. Она поднялась и пошла в поводу у киллера — это он тащил ее за волосы.

Люба зарыдала. От боли и бессилия.

* * *

Степана привел в сознание взрыв, громыхнувший совсем рядом. Он открыл глаза. И тут же снова закрыл их. От боли. Голова раскалывалась на части. Хорошо к нему приложились. И он знал, кто ударил его. Шлыков. Негодяй и убийца. Только рядом его нет. Он взрывает, вернее, уже взорвал могилу, к которой подошли Люба, Виталий и Катя. И сейчас вернется сюда, чтобы расправиться с ним.

Круча всегда был защитником слабых. Многим он помог, немало было тех, кого он спас от смерти. Но сейчас не в силах был спасти самого себя. Даже сбежать не мог. Руки связаны за спиной. Другой веревкой он был привязан за шею к дереву. Шлыков стянул узлы на совесть. И веревку качественную подобрал.

Сначала из-за ближайшей могилы появилась Люба. Ее тянул за волосы Шлыков. За ними шла и плакала Катя. Ее пинками подталкивала Алла. Вот твари!

— Очнулся, пес? — зло спросил Степана Шлыков. — Тем лучше. Я хочу, чтобы ты видел свою смерть! Дешевая бутафория.

— Сюда, сучки! — Он показал Любе и Кате на место рядом со Степаном.

— Ну вот, вы все вместе, — скривилась Алла. — Виталика не хватает, опередил он вас… Значит, Болотова убило взрывом.

— Ничего, они сейчас вслед за ним отправятся…

Было видно, что Шлыков наслаждается своим превосходством. И ему, похоже, хотелось продлить это удовольствие.

— Ну так в чем же дело? — презрительно скривился Степан. — Давай, кончай меня. Чего ждешь?

Он понял, что проиграл. Ему чертовски хотелось жить. Но не хотелось, чтобы этот гад издевался над ним.

— Почему только тебя, я кончу вас всех…

— Ты что, придурок, не понимаешь, что взрыв всполошил всю округу. Сейчас здесь будут люди…

— Какие люди? — усмехнулся Шлыков. — Вонючие колхозники с сеновала? Или пьяный мент, один-единственный на всю деревню?..

И все же предупреждение Степана возымело действие.

— Алла, иди заводи машину. И посмотри за дорогой. Сообщи мне, если что…

Он показал на свою портативную радиостанцию, которая торчала из кармана солдатского кителя. Идиот, нашел во что нарядиться.

— Ладно, — кивнула Алла.

Этой суке не хотелось уходить. Но она понимала, что Герман прав.

И все же она не могла отказать себе в возможности покуражиться над пленниками.

— Ну что, тварь, добилась своего? — злорадствовала она, с ненавистью глядя на Любу. — Задвинула меня в сторону, прибрала к рукам моего мужа… Ну вот, теперь ты всегда будешь с ним. На небесах… Или в аду… На этот раз ты от нас, сука, не уйдешь!

— А ты, мусор, — прошипела она, обращаясь к Степану, — кого сукой назвал? Меня?.. Достану суку… Да не достанешь! Труп ты! Уже труп!.. Не бьет твоя карта мою, понял? Кончай их, Гера!

Она повернулась ко всем спиной, гордо вскинула голову и зашагала по тропинке между могилами.

— Твоя беда, мусор, что ты спал с ней, — Шлыков кивнул вслед уходящей Алле. — Все, кто спал с ней, спят сейчас в обнимку с ангелами, — вознес он глаза к небу. — И ты сейчас на небеса отправишься…

— Я не пойму, ты киллер или трепло? — как на грязь из-под ногтей посмотрел на него Степан.

— Я философ, — на полном серьезе ответил Шлыков.

— Ну да, философский факультет…

— Нет, я философ по жизни. Исповедую философию смерти…

— Ух ты, — презрительно усмехнулся Степан. — Только постулаты своей философии толкать не надо…

— Почему не надо? Надо… Но у меня нет времени. Спешу, извините…

Шлыков о чем-то подумал, усмехнулся своим же мыслям и начал поднимать руку с пистолетом. Степан видел, как прорезает воздух острый пучок лазера. Красная точка ползла по земле, стремительно приближалась к нему. Еще немного, и она застынет у него на лбу.

— Дяденька, не надо! — взвизгнула Катя.

— Эй, брось «пушку»! — послышался вдруг тусклый, но требовательный голос.

Степан повернул голову и увидел Болотова

Голова вся в крови, пиджак и рубашка иссечены гранитной крошкой, окровавленный, сам весь в пыли. Он еле стоял на ногах. И упал бы, если б не держался одной рукой за покосившийся крест ближайшей могилы. В другой руке у него был пистолет. Он был слаб, на грани обморока. Но «Макаров» держал твердой рукой, и во взгляде сила.

Виталий готов был выстрелить в любое мгновение. И он не промажет. Шлыков сразу понял это.

И все же он медленно начал поворачиваться к нежданному противнику.

— Я сказал, брось «пушку»! — И такая ненависть вспыхнула во взгляде Болотова, что Шлыков разжал пальцы.

Его пистолет упал на землю.

— А теперь развяжи его. — Виталий повел «пээмом» в сторону Степана.

И обнажил взгляду желтый ярлык на стволе. Такие наклейки бывают на детских пистолетах.

Неужели «Макаров» не настоящий, а всего лишь пневматическая дешевка?

Если так, то Шлыков не должен был заметить это. Но он заметил. И рассмеялся.

— Ну, не ожидал я от тебя, Виталик, такой пакости!

— Чему радуешься, придурок? — Болотов не понимал причину веселья.

— Эту игрушку, — кивнул Шлыков на его пистолет, — я у этой сучки забрал… Он показал на Катю.

— Да? Это интересно… — усмехнулся Виталий. Он целился в Шлыкова, но тому не было страшно.

— Брось «пушку», Виталик. Видишь, я же бросил… Давай наше детство вспомним, на кулаках сойдемся… Ты же всегда меня побеждал. Сейчас моя очередь…

— Ты видишь, я еле на ногах стою. С твоей, гад, помощью… А потом, я не люблю американские боевики…

— Ну тогда посмотри наш, российский…

Шлыков омерзительно улыбнулся и нагнулся за своим пистолетом.

— Я знаю, Гера, что ты всегда был полным идиотом, — сказал Виталий. — И даже понимаю, почему ты принял мой пистолет за игрушку.