Не могу по этому поводу не отметить то пристрастное отношение в смысле огульной критики, которую проявляла наша прогрессивная печать к действиям правительства. Когда шел вопрос о способе подавления беспорядков в Златоусте, народ ставился на пьедестал, а действия власти, направленные к водворению порядка, квалифицировались как преступление[356]. Когда же тот же народ принялся громить евреев, он тотчас превратился в чернь, а власть, своевременно не применившая силы оружия, обвинялась в попустительстве.

Да, тяжело было положение русского правительства в те времена.

Часть III. Начало Русско-японской войны и попытка власти достичь примирения с общественностью

Глава 1. Что породило Русско-японскую войну[357]

Русско-японская война принадлежит ныне к событиям исторического прошлого, и притом, казалось бы, значения второстепенного. Останавливаться на ней сколько-нибудь подробно и углубляться в причины ее порождения не представляет, по-видимому, ввиду этого ни особого интереса, ни значения в смысле ее связи с современными европейскими и даже русскими событиями. В переживаемое нами бурное время разбор исторических фактов, не имеющих значения для текущей действительности, может интересовать лишь ограниченный круг лиц, настолько смутная и беспокойная современность, чреватая еще многими дальнейшими ожидающими нас грозными событиями, всецело и мощно захватывает всех и каждого.

Однако так ли это? Точно ли Русско-японская война не имеет тесной связи с текущими событиями в России? Думается, что, наоборот, началом всех бед, испытанных и доселе испытываемых Россией, является именно эта война. Несчастная во всех отношениях, она раскрыла многие наши утренние язвы, дала обильную пищу критике существовавшего государственного строя, перебросила в революционный лагерь множество лиц, заботящихся о судьбах родины, и тем не только дала мощный толчок революционному течению, но придала ему национальный, благородный характер.

Вину за возникновение этой войны возлагали не только впоследствии, но и тотчас после ее начала на Плеве, причем усиленно старался в этом смысле едва ли не главный, хотя и не единственный, виновник этого события — Витте. Утверждал Витте, а следом за ним и общественное мнение, что цель Плеве состояла в том, чтобы путем легкой победоносной войны оторвать внимание общественности от вопросов внутренней политики, ослабить тем самым влияние революционных элементов и одновременно поднять в глазах населения ореол существующего государственного строя. Каких-либо конкретных доказательств в подтверждение этого тяжкого обвинения, однако, никем никогда приведено не было.

Не входя во все подробности нашей дальневосточной политики, изобиловавшей крупными ошибками, скажу лишь, что основания Русско-японской войны были заложены задолго до ее возникновения, а именно еще в 1895 г. тотчас после заключения 5 апреля этого года Японией и Китаем Симоносекского договора[358] и, следовательно, до участия Плеве в составе правительства.

На основании упомянутого договора Китай уступал Японии весь Ляодунский полуостров, а также часть Маньчжурии. С своей стороны мы выставляли принцип неприкосновенности территории Китайской империи, при содействии Франции и Германии вынудили Японию отказаться от этого приобретения, заменив его денежной контрибуцией, уплата которой была проведена Китаем при нашей финансовой помощи. Таким путем Япония лишалась контроля над китайскими таможнями, который был установлен Симоносекским договором как гарантия уплаты Китаем контрибуции. Все это было сделано по мысли Витте, как он подробно это рассказал в своих воспоминаниях, и шаг этот надо признать правильным: России было, безусловно, невыгодно допустить энергичную японскую нацию на азиатский материк и там постепенно заменить для нас в качестве соседа «недвижный Китай»[359].

Не прошло, однако, и года после установления нами упомянутого принципа, как усилиями того же Витте мы сами его нарушили. Заключенное Витте в Москве в 1896 г. соглашение с Китаем о направлении Великого сибирского пути по Северной Маньчжурии с предоставлением нам суверенных прав в пределах обширной полосы железнодорожного отчуждения это у принципу определенно противоречило[360].

Но и этим Витте не ограничился. Одновременно он же направил нашу деятельность в Корею. В ту пору заведование корейскими финансами находилось в руках русского агента Алексеева, официально именовавшегося советником корейского императора, а в корейской армии инструкторами состояли русские офицеры. Само собою разумеется, что как проведение нами железной дороги по Маньчжурии, так и положение, занятое нами в Корее, вызвали острое неудовольствие Японии. Неудовольствие это имело тем более законное основание, что деятельность наша в Корее не согласовывалась с дипломатическими трактатами, заключенными между Россией и Японией, а именно Сеульским меморандумом от 2 мая 1896 г. и Московским протоколом от 26 мая 1896 г., которыми обе договаривающиеся стороны не только признавали нерушимость принципа суверенитета Корейской империи, но и обязывались действовать на территории Кореи при соблюдении полной между собою согласованности. Правда, этим роль Витте в нашей дальневосточной политике временно ограничивается и на сцену выступает другое лицо, действующее в направлении распространения наших владений на берегах Тихого океана, а именно министр иностранных дел гр. Муравьев.

Воспользовавшись тем, что Германия, придравшись к какому-то ничтожному инциденту с ее миссионерами в Китае, силою захватила в ноябре 1897 г. китайский порт Цинтау (Киао-Чусоу), Муравьев возбуждает вопрос о занятии нами всего Ляодунского полуострова с расположенным в нем Порт-Артуром. Подобный образ действий находится в явном противоречии с Московским 1896 г. договором, по смыслу которого мы обязаны были защищать Китай от иноземных на него нападений. К сожалению, в данном случае мы лишены были этой возможности, так как еще за шесть месяцев до захвата немцами Киао-Чусоу, а именно в июле 1897 г. во время посещения Петербурга императором Вильгельмом, последнему удалось вырвать у государя обещание не препятствовать захвату этого порта германцами. Государь впоследствии назвал данное им обещание «неосторожным» и объяснил его тем, что Вильгельм застал его врасплох.

Как бы то ни было, коль скоро мы не имели возможности протестовать против внедрения Германии в Китай, то естественно возникла мысль компенсации. Если Германия овладела портом на южном берегу Печелийского залива, то казалось, что нам следует иметь свой порт на северном его берегу.

Собранное по этому поводу под председательством великого князя совещание высказывается против этой мысли. Витте справедливо указывает, что занятие Порт-Артура создает нам двух врагов — Китай, от которого мы его захватим, и Японию, которой мы не позволим там укрепиться под предлогом нарушаемого нами ныне принципа неприкосновенности китайской территории. К мнениям этим присоединяется председатель совещания, но Муравьев продолжает настаивать на своем, и ему удается склонить к своей мысли государя. Вопреки мнению Ванновского, Муравьев провозглашает: «Un drapeau et une sentinelle — le prestige de la Russie fera le reste»[361].

Начинаются