о результате альтернативного события X = X¢. Если машина способна вычислить эту величину, то это преднамеренное действие можно рассмотреть как наблюдаемое событие (X = x) и спросить: «А если я поменяю решение и сделаю вместо этого X = X¢?» Это выражение математически эквивалентно эффекту лечения на уже пролеченных (упоминается в главе 8), и у нас есть масса результатов, которые показывают, как его оценить.

Намерение — очень важная составляющая в процессе принятия решений. Если бывший курильщик чувствует позыв зажечь сигарету, ему стоит очень хорошо подумать о том, какие причины стоят за этим намерением и спросить, не приведет ли противоположное действие к лучшему исходу. Способность формировать собственное намерение и использовать его как доказательство в причинно-следственных рассуждениях — это уровень осознанности (если не самосознания), которого не достигла ни одна из известных мне машин. Я хотел бы иметь возможность ввести машину в искушение и увидеть, как она говорит: «Нет».

Обсуждение намерения неизбежно ведет к еще одной проблеме, стоящей перед сильным искусственным интеллектом, — проблеме свободы воли. Если мы попросим машину заиметь намерение сделать X = x, осознать его и выбрать вместо этого X = x¢, то представляется, что мы попросим ее проявить свободную волю. Но как у робота может быть свобода воли, если он просто следует инструкциям, записанным в программе?

Философ Джон Сёрл из Калифорнийского университета в Беркли назвал проблему свободы воли «скандалом в философии» отчасти потому, что со времен античности не произошло никакого прогресса в ее разработке, и отчасти потому, что мы не можем отмахнуться от нее как от оптической иллюзии. Вся наша концепция «себя» предполагает присутствие такой вещи, как свобода выбора. Например, нет никакого очевидного способа примирить мое яркое, безошибочное ощущение возможности (скажем, прикоснуться или не прикоснуться к носу) с пониманием реальности, которая предполагает каузальный детерминизм: все наши действия вызваны электрическими нейронными сигналами, идущими от мозга.

В то время как многие философские проблемы со временем исчезли в свете научного прогресса, свободная воля упрямо остается загадкой, такой же свежей, какой она казалось Аристотелю и Маймониду. Более того, хотя основания для свободного волеизъявления порой находили в сфере духовности или теологии, эти объяснения не подошли бы для программируемой машины. Поэтому появление свободной воли у роботов непременно будет результатом ухищрений — по крайней мере, такова догма.

Не все философы считают, что между свободной волей и детерминизмом действительно есть столкновение. Группа под названием «совпаденцы», к которой я причисляю с себя, считает это лишь очевидным столкновением между двумя уровнями описания: нейронным, на котором процессы кажутся детерминистскими (за исключением квантового индетерминизма), и когнитивным, на котором у нас есть живое ощущение возможностей. Такие явные несоответствия не столь уж редки в науке. Например, уравнения физики обратимы во времени на микроскопическом уровне, но кажутся необратимыми на макроскопическом уровне описания; дым никогда не возвращается в дымоход. Но это поднимает новые вопросы: если допустить, что свобода воли является (или может быть) иллюзией, почему для нас, людей, так важно иметь эту иллюзию? Почему эволюция приложила усилия, чтобы наделить нас этой концепцией? Уловка это или нет, должны ли мы запрограммировать следующее поколение компьютеров, чтобы создать эту иллюзию? Зачем? Какие вычислительные преимущества это влечет за собой?

Я думаю, что для решения этой вечной загадки — проблемы примирения свободы воли с детерминизмом — нужно понять преимущества иллюзии свободы. Проблема исчезнет на наших глазах, если мы наделим детерминированную машину такими же преимуществами.

Вместе с этой загадкой о функции мы также должны справиться с задачей симуляции. Если нейронные сигналы от мозга запускают все наши действия, то перед ним стоит вечная задача постоянно определять одни действия как «волевые» или «намеренные», а другие — как «непреднамеренные». Что именно представляет собой этот процесс маркировки? Какая нейронная связь обеспечит тому или иному сигналу звание «намеренного»? Во многих случаях добровольные действия распознаются по следу, который они оставляют в кратковременной памяти, причем этот след отражает цель или мотивацию. Например: «Почему ты это сделала?» — «Хотела произвести на тебя впечатление». Или, как невинно ответила Ева: «Змей обольстил меня, и я ела». Но во многих других случаях намеренное действие совершается, однако у него нет очевидных причин или мотивов. Рационализация действий может быть реконструктивным процессом, который происходит уже после действия. Так, футболист может объяснить, почему он решил передать мяч Джо, а не Чарли, но редко бывает, чтобы эти причины сознательно запускали действие. В пылу игры тысячи входных сигналов соревнуются за внимание игрока. Важнейшее решение состоит в том, какому сигналу дать приоритет, а причины трудно вспомнить и сформулировать.

Таким образом, все исследователи искусственного интеллекта пытаются ответить на два вопроса — о функции и симуляции, причем первый ведет за собой второй. Как только мы поймем, какую вычислительную функцию выполняет свободная воля в нашей жизни, мы приступим к оснащению машин такими же функциями. Это станет инженерной проблемой, хотя и весьма сложной.

Для меня четко выделяются некоторые аспекты функционального вопроса. Иллюзия свободы воли дает нам возможность говорить о намерениях и обдумывать их рационально, вероятно, используя контрфактивную логику. Скажем, тренер удаляет нас с футбольного матча и говорит: «Надо было пасовать Чарли». Подумайте обо всех сложных значениях, заключенных в этих восьми словах.

Во-первых, цель этого указания «надо было» — быстро передать ценную информацию от тренера игроку: в будущем, столкнувшись с подобной ситуацией, выбирайте действие B, а не действие A. Но похожих ситуаций слишком много, чтобы их перечислить, и они вряд ли известны даже самому тренеру. Вместо того чтобы перечислять особенности этих похожих ситуаций, тренер указывает на действия игрока, которые отражают его намерения во время принятия решения. Объявляя действие неудачным, тренер просит игрока определить программу, которая привела к его решению, а затем переустановить в ней приоритет, чтобы «пасовать Чарли» стало предпочтительным действием. В этой инструкции есть глубокая мудрость, потому что кто, если не сам игрок, знает свою программу? Это безымянные нейронные пути, которые неведомы тренеру или любому внешнему наблюдателю. Просьба к игроку совершить действие, отличное от предпринятого, означает, что поощряется анализ намерений, подобный описанному выше. Таким образом, обдумывание намерений позволяет преобразовать сложные каузальные указания в простые.

Соответственно, я бы предположил, что команда роботов лучше бы играла в футбол, если бы их запрограммировали общаться так, словно у них есть свобода воли. Независимо от того, насколько техничны отдельные роботы, результативность их команды улучшится, если они смогут разговаривать друг с другом, как если бы они были не заранее запрограммированными роботами,