— Вовсе нет, вовсе нет, — бормотал отец Вендель.

— Но все знают, что он явился из этого проклятого города! А раджу Годха убили.

— Тебя сейчас тоже убьют, иезуит, если ты немедленно не выйдешь ко мне! — грозно сказал Мадек.

Франци чуть было не упал в обморок.

— Выходи! Или я тебе голову снесу!

Побледневший отец Вендель открыл дверцу исповедальни и вышел:

— Вы, Мадек? Как вы посмели прийти сюда в таком виде?

— Заткнись, шпион!

Торговец упал к ногам Мадека и стал молить о пощаде.

— Пошел вон! — рявкнул Мадек и через секунду услышал быстро удаляющиеся шаги франци.

— Так-то тебе заплатила царица Годха, — пошел в атаку иезуит. — Бриллиант-то фальшивый.

Мадек едва держался на ногах. В ушах снова зашумело. «Не убивать отца Венделя, не убивать. Сейчас он мне очень нужен».

— Я понимаю хинди, попик! — Мадек направил на иезуита острие своей шпаги. — Торговец не хотел покупать мой камень, потому что он слишком дорогой! А ты требовал большие комиссионные. Интересно, для чего — чтобы накормить страждущих или чтобы купить новые колокола?

Вендель молчал.

— Ты женишь меня как можно скорее!

— Никто не женится без помолвки.

— Тогда устрой мне помолвку.

— Надо подождать.

«Он тянет время. Он хочет, чтобы я оказался в его власти», — подумал Мадек. И впервые понял, что болен. Серьезно болен… Разве не предсказывал ему это Вендель, когда они прощались под стенами Агры? Он предсказывал еще что-то, но Мадек не помнил…

— Иезуит, я добыл этот камень своей шпагой. Алмаз был огранен ювелирами Годха, лучшими мастерами в Индии. Когда ты рылся в моих карманах, ты понял, что я могу купить себе невесту прямо сейчас. Так иди же к ее отцу и договаривайся с ним! Ну, иди!

Вендель не двинулся с места.

— Катись, говорят тебе! — Острием шпаги Мадек распорол его сутану, обнажив тощий и грязный живот.

— Господи! — завопил Вендель, увидев на своей груди кровь. — Во имя твое я стану мучеником!

— Я тебя только поцарапал! А до настоящих мучеников тебе далеко… Давай! Иди, если не хочешь, чтобы я насадил тебя на шпагу!

— Дай мне отдышаться! Нужно сменить сутану… — залепетал иезуит.

— Незачем. Иди так!

Вендель не стал настаивать и, подобрав полы сутаны, выбежал из часовни.

Солдаты давно не видели Мадека в таком хорошем расположении духа. Мысль о том, что священник бегает по городу в разорванном платье и с царапиной на груди, доставляла ему удовольствие. Спустя два часа священник возвратился в сопровождении еще одного франци, мужчины лет шестидесяти с печальной физиономией. Эту печаль Мадек объяснил необходимостью выдать дочь замуж.

Отец Вендель, Мадек и господин Барбет, потомок старого французского рода, осевшего в Агре почти двести лет назад, прошли в библиотеку, где по всем правилам был составлен брачный договор. Господин Барбет, занимающийся торговлей зерном и тканями в городе Агра, обещает руку своей дочери Марии Анны, рожденной в Дели, господину Рене Мадеку, проживающему в доме иезуитов в ожидании того времени, когда судьба позволит ему приобрести добротный дом в том же городе. Отец невесты обязуется дать ей в приданое десять лакхов рупий, а господин Мадек в свою очередь, будучи искателем приключений, предлагает в качестве залога своей доброй воли бело-голубой бриллиант чистой воды, ограненный в мастерских Годха, который будет возвращен ему после заключения брака. Свадьбу назначили на следующий сезон муссона, дабы дать время господину Барбету подготовиться к столь серьезной церемонии, а Мадеку — сколотить состояние и добиться соответствующего новому положению поста.

Договор составили в трех экземплярах; Барбет расписался на хинди, Вендель — на латыни, а Мадек поставил крестик: после Годха он окончательно утратил навыки письма, которому учил его отец в Кемпер-Корантене. Не умея читать на латыни, он засомневался было в законности документа, но не подал вида, рассчитывая на страх отца Венделя, который явно не хотел получить еще одну царапину на животе. Впрочем, во время переговоров иезуит не имел возможности заподозрить Мадека в неграмотности и, похоже, был сильно удивлен, когда тот поставил вместо подписи маленький крестик.

— Дорогой Мадек, мне нужно будет научить вас писать, — сказал он.

Барбет же выглядел довольным, хотя и по-прежнему пребывал в меланхолии. «Если отец так грустит, значит, дочка просто очаровательна», — подумал Мадек.

— Сколько лет невесте? — спросил он.

— Двенадцать лет, Мадек-джи, — ответил Барбет.

В комнате повисла мертвая тишина.

— Это обычный для Индии возраст вступления в брак… — залепетал иезуит.

Мадек не моргнул глазом.

— Отлично. Стало быть, в следующий сезон дождей ей будет тринадцать. Когда я смогу ее увидеть?

Иезуит и Барбет изумленно переглянулись.

— Индийские обычаи требуют, чтобы жених не видел невесты вплоть до свадебной ночи… Даже христианский закон не может здесь ничего изменить!

Мадеку уже хотелось только одного: поскорее лечь в постель.

— Ладно, пусть будет так! — вздохнул он. — Я подожду. Мое почтение, господин Барбет, и храните как следует мой бриллиант! А ты, иезуит, прикажи постелить мне здесь, в библиотеке, потому что твоя комната слишком мала, а я люблю, чтобы было много воздуха!

Иезуит подчинился. Мадек приказал своим солдатам охранять его днем и ночью. Как только кровать была готова, он мгновенно заснул. Проснулся он утром от сильной боли в нижней части живота. Теперь его постоянно мучила жажда. Он попросил пить, а напившись, потребовал зеркало. Увидев свое отражение, Мадек отвернулся. Ему вспомнилось предсказание — но было ли это действительно предсказание? — иезуита.

— Я уже стар, — пробормотал Мадек. — Я стар и болен. Это Годх убил меня. — И опять провалился в сон.

* * *

Это была странная болезнь. Лицо Мадека стало желтым, он много спал; просыпаясь, корчился в приступах рвоты и мучился метеоризмами. Никто не мог поручиться за его жизнь. Иногда он бредил, на бретонском, на французском, на хинди. «Майя, майя» — это слово он повторял чаще других. Несмотря на несговорчивость охранявших комнату солдат, отец Вендель добился права ухаживать за Мадеком. Они пустили его, решив, что лекарства не смогут навредить в состоянии, которое они считали безнадежным. Целыми днями иезуит готовил порошки и сиропы, закрывшись в каморке в часовне, или бегал по окрестностям с томом гербария под мышкой, разыскивая редкие растения; поговаривали, что он встречался в закоулках агрского базара с каким-то странным человеком и получил от него несколько маленьких коричневых мешочков, которые поспешно спрятал в складках своей сутаны. Зелья, эликсиры, микстуры сменяли друг друга; он перепробовал все возможные средства и заботился о несчастном Мадеке с почти отеческой нежностью. Однажды утром у Мадека начался сильнейший жар, было ясно: судьба больного решается именно сейчас. Вендель не отходил от постели Мадека много дней и ночей, он не спал, он буквально не сводил глаз с лица больного. Время от времени он отирал лоб Мадека, подкладывал ему подушку повыше, но самое странное было в том, что он не молился; никто даже не видел, чтобы он перебирал четки. Может быть, на самом деле он был врач, а не солдат воинства Христова? Наконец у больного спал жар, и иезуит отлучился в церковь. Мадек пришел в сознание и огляделся. Побеленный бревенчатый потолок, полки с книгами, ничем не украшенные стены. Ему показалось, что он в Европе. Однако запах вывел его из заблуждения. Это был запах Индии, в котором Мадек различил и аромат лиан, разросшихся за время муссона, и привкус ладана, которым окуривали комнату, и свежесть нардового масла, и благоухание специй, и вонь, исходящую от отбросов.