– Ладно тебе, Эртекин. Какого хера, ты же коп!

– Это точно, я коп. – Она внезапно повернулась к нему. Так стремительно, что он инстинктивно вскинул руки, ставя блок. – И сию минуту таскаюсь по всему свету, наблюдая, как ты реализуешь свой генетический потенциал, участвуя в массовых убийствах, пока другие копы в других местах делают настоящую полицейскую работу, и делают ее как следует. Нортон был прав, мы зря теряем время. Так что возвращаемся.

– Ты совершаешь ошибку.

– Нет. – Она, приняв решение, покачала головой. – Ошибку я совершила в Стамбуле. Теперь я намерена ее исправить.

Грета Юргенс пришла на работу пораньше, прошаркала по пустынным, мощенным белым камнем дворикам в окрестностях Пласа-де-Армас еще до того, как солнце поднялось достаточно высоко, чтобы заставить камни засверкать под его лучами. Несмотря на это, на ней были солнцезащитные очки в массивной оправе, а по походке Греты можно было подумать, будто ей вдвое больше лет, чем на самом деле, либо что жара в самом разгаре. Она не была ни хрупкой, ни – с учетом ее германских корней – особенно бледной, но на фоне двоих здоровенных, загорелых и мускулистых телохранителей-полинезийцев, ежедневно сопровождавших ее от лимузина, казалась утонченной и болезненной. А добравшись до глухого угла внутреннего дворика, где располагался ее офис, и ступив под каменную арку у его дверей, она поежилась сильнее, чем большинство людей сделало бы на ее месте. Она знала, что это октябрь, холодной приливной волной поднявшийся в ее крови. Приближение темных, стылых дней.

Сезонный цикл ее метаболизма был привязан к уже наступившей в Европе осени и медленно приближавшейся зиме. «И ты все никак не соберешься сделать перенастройку, не так ли, Грета?» Слишком мало веры местным сервисным службам – процедура перенастройки сложная, затрагивает глубинные уровни – и слишком мало свободных денег и времени, чтобы вернуться назад и обратиться к тем, кому можно доверять. «Ага, а если уж совсем честно, вдобавок просто не удается выбрать правильное время: сперва я до хера занята, потом до хера подавлена, а потом вообще, засыпаю». Вполне обычная для гиба жалоба – наряду с более очевидными физиологическими факторами гормональная система воздействует на психику, делая ее почти биполярной. В начале цикла, в фазе пробуждения, Юргенс вырабатывала энергию, будто динамо-машина, работая, заключая сделки, ведя переговоры, живя, но всегда оставаясь слишком, слишком, слишком занятой для отдыха, или расслабления, или сна, или забот о том, чтобы хоть чуть-чуть изменить свою жизнь к лучшему. Потом, когда гормональный прилив начинал спадать, и этим заботам наконец-то удавалось найти путь к ее сознанию, вместе с ними являлось всепоглощающее чувство усталости, трудности выглядели непреодолимыми, и потому все, на что она была способна, – это не расплакаться от бессмысленности любых попыток как-то разобраться со своими проблемами. «Лучше уж просто уснуть, пусть пройдет время, а весной я проснусь, и тогда…»

И тогда все повторится.

Досадный побочный психологический эффект, возникли в сознании сухие строки доклада Джейкобсена, несколько досаждающий тем, кто от него страдает, но не нуждающийся в том, чтобы данная комиссия им занималась, и не представляющий никакой общественной опасности.

Несколько досаждающий. Ладно. Пальцы вдавливались в кодовую панель двери медленно и неуклюже, будто вовсе ей не принадлежали. Тут же стояли полинезийцы, Айзек и Салеси, которые еще в юности стали бойцами familia и успели в качестве сопровождающих усвоить некое подобие мины невозмутимых дворецких, – они отлично знали, что предлагать помощь не следует. Последние дни Юргенс пребывала в дурном расположении духа, была сварливой и неуравновешенной, как всегда в конце периода бодрствования. Ее здравомыслие отказывало, социальные навыки почти не работали. При нормальных обстоятельствах она, учитывая неминуемые изменения в собственной крови, уже давно передала бы дела какому-нибудь приспешнику Манко из тех, что поумнее, и позволила бы теплу природных опиатов затопить ее кровеносные сосуды, сменив собой холодные волны бодрствования. Засела бы дома, в своем убежище в каньоне Колка, возилась бы там, готовясь к долгому сну. При нормальных обстоятельствах ей бы не пришлось…

Он явился ниоткуда.

На ней все еще были солнцезащитные очки, замутнявшие картину раннего утра, и периферийное зрение в конце цикла работало неважно, так что неудивительно, что она не поняла, как это случилось. Встревожилась, когда за спиной что-то упало с глухим тяжелым звуком.

Дверь с кодовым замком уже открылась вовнутрь, и Юргенс ощутила, как здоровенная лапа одного из телохранителей толкнула ее в поясницу. Оказавшись в своем кабинете, она споткнулась и ударилась об угол стола, одновременно затуманенным сознанием пытаясь понять, что происходит.

На нас напали.

Невозможно. Мозг моментально отверг предположение, возражения пронеслись в разуме размытой, поспешной чередой, хотя формулировать возражения было сложно. Манко подмял под себя все банды Арекипы с десяток лет назад, кого-то превратил в союзников, остальных уничтожил. Никто – никто — не был настолько глуп, чтобы идти против него. И сегодня утром внутренний двор, вымощенный белым камнем, через который они проходили, был совершенно пуст.

Ей вспомнился звук позади нее, и в виски ударила кровь, когда она сложила два и два.

Кто-то прыгнул вниз с пешеходной дорожки в крытой галерее над двором, прыгнул с высоты пяти метров прямо на одного из ее телохранителей. Сейчас он снаружи, довершает свою работу…

Айзек, будто пушечное ядро, врезался в дверной косяк и осел, пытаясь уцепиться за него руками. Кровь заливала его волосы, текла струйкой по лицу. Он сделал последнее усилие, пытаясь подняться, но потерпел поражение и обмяк на полу.

За ним в дверном проеме нарисовалась черная фигура, освещенная ослепительными лучами утреннего солнца. Что-то колыхнулось в вялом кровотоке Юргенс, отозвалось толчком страха еще до того, как она узнала пришельца.

– Доброе утро, Грета. Удивлена?

– Марсалис, – выплюнула она, найдя в себе силы разозлиться, – что за херню ты творишь?

Он аккуратно вошел в кабинет, по-кошачьи старательно обойдя Айзека и искоса глядя на нее. В открытой двери за его спиной она увидела неподвижно растянувшегося на черно-белых плитках двора Салеси, он лежал, как выбросившийся на берег кит. По Марсалису не было заметно, что это его рук дело, он даже не запыхался, стоял себе на расстоянии вытянутой руки и бесстрастно смотрел на нее: