Чем Жан Барт памятен для нас, россиян? Вспомним, что о подвигах прославленного корсара много расспрашивал будучи во Франции Петр Первый, а посланный им туда на учебу и разведку «первый российский навигатор» Конон Зотов специально изучал тактику Барта, чтобы затем успешно применить ее в действиях российскою Балтийского флота. Помнит наша страна и дредноут «Жан Барт». Именно на нем в апреле 1919 года, во время стоянки в Севастополе, французские матросы подняли красный флаг. Именно матросы «Жана Барта» отказались участвовать в интервенции против Советской России и были за это беспощадно расстреляны пулеметами.

В каждой стране бережно хранится память о своих национальных героях. А потому Франция всегда помнила и помнит своего знаменитого дюнкеркского корсара.

Да, Запад, надеемся, будет свободен.

Откроет Британия высший закон.

Шотландский пират популярен в народе.

Дождливых ночей не пугается он.

Мишель Нострадамус, катрен из центурии VII

О нем писали Александр Дюма, Теккерей и Фенимор Купер, он был дружен с Суворовым и Бенджамином Франклиным, в его честь учреждали медали, а именем пугали детей. Он был проклят на родине и стал посмертным национальным героем на другом конце света. У Редьярда Киплинга в его знаменитой «Балладе о трех капитанах» есть такие строки:

…Я не видел нигде парусов на воде, океан был чист и сер.

Вдруг попался мне янки, белый бриг, идущий на Финнстер.

Были скрыты чехлами пушки на нем, обманывая взор,

Говорили сигналы, что это купец, из Сэнди-Хука бегущий в Нор.

Не реял на нем пиратский флаг, черен иль ярко ал.

То звездный флаг летел над ним, то гюйсом он щеголял.

Он команду мою взял будто взаймы, мне про Закон говоря.

Но когда я ее попросил назад, он сказал, что она не моя.

Он взял попугайчиков моих, что так развлекали нас,

Из плетеных корзин взял ряды апельсин и незрелый еще ананас,

И взял он с пряностями мешки, что я вез из далекой страны,

И моих языческих богов, — уж они-то ему не нужны!

Из мачты не станет он делать гик, из рубки строить вельбот.

Фок-мачту взял и рубку украл — янки, дьявольский род!

Я драться не мог: надвигалась тьма, и океан бушевал,

Я дал по нему выстрел за грубый увод и второй за то, что он лгал.

Имей я орудья, не только товар, защитой от вражеских сил,

Я б со шканцев согнал его и на реи работать пустил,

Я бы уши его пригвоздил к шпилю и отпилил их, как есть,

И, посолив их в трюмной воде, сырыми заставил бы съесть,

Я бы в шлюпку без весел его посадил, чтоб в ночи он всплывал и тонул

Привязал бы во тьме к его же корме, чтоб приманивать хищных акул,

В шелуху какао его б завернул, нефтью облив его,

Чтобы, ярко ал, он на мачте пылал, освещая мое торжество,

Я бы сплел гамак из его бороды, а из кожи нарезал полос,

Всю б команду вкруг посадил на бамбук, чтоб в гниющее тело он врос,

Я бы кинул его возле мангровых рощ, на вязком илистом дне,

Привязав за ступню к его кораблю, в жертву крабьей клешне!

В нем проказа внутри, хоть снаружи он бел, и может учуять любой

Запах мускуса, что владелец рабов всегда несет за собой.

Поразительно, но на протяжении всей своей весьма пространной баллады Киплинг ни разу не назвал имя капитана-янки, который столь дерзко ограбил англичан. Не названо также имя ограбленного судна, хотя случай, который описан Киплингом, произошел в действительности. Но кого же все таки с такой злобой поносит в стихах знаменитый британский поэт?

В один из слякотных осенних дней 1787 года российский посол в Париже граф Иван Смолин ждал к себе некого господина. Встреча эта должна была произойти в глубокой тайне. Посол крайне не хотел, чтобы о ней узнал кто-либо из посторонних. На это у него имелись веские основания. А потому гостя сопровождал до дома лакей из дворовых людей посла. Наконец зазвонил колокольчик на крыльце.

— Проводите гостя в приемную залу! — велел Смолин. — Да опустите на окнах шоры! Нам предстоит весьма важная беседа!

Пришедший был худ и на редкость щупл. Потертый камзол болтался на нем мешком. Редкие белесые волосы были сплетены в коротенькую косичку, перевязанную синей лентой. Поздоровались. Лакеи подали кофе.

— Чем вы сейчас занимаетесь? — поинтересовался Смолин, лениво помешивая ложечкой сахар.

— Проживаю призовые деньги! — невесело усмехнулся гость.

Французский выговор его был невероятно плох.

— Ну а чем планируете заняться, когда все проживете? — отпил глоток обжигающей жидкости посол.

— Дальше? — задумался посетитель на мгновение. — Дальше я наймусь капитаном какого-нибудь торгового судна. По крайней мере, на кусок хлеба всегда заработаю!

— Но ведь с вашим талантом вы достойны куда большего!

— Увы, это сегодня пока никому не надо!

— Почему же, — усмехнулся Смолин. — Ваш талант именно сегодня и нужен как никогда ранее!

— Кому же? — поднял брови удивленный посетитель.

— России!

— России?! — гость на мгновение запнулся. — Ваше предложение для меня большая неожиданность. К тому же я закоренелый республиканец и нынешняя форма правления у России совершенно не согласуется с моими взглядами.

— Ну, это не главное, — махнул рукой посол. — Вы же вполне уживаетесь с французским королем! К тому же в случае вашего согласия вам будет даден адмиральский чин и эскадра кораблей в подчинение.

— Но я привык воевать, а не стоять в гавани! — вскинул было голову гость.

Тут уж Смолин рассмеялся от души:

— Чего-чего, а насчет этого беспокоиться не стоит, войн у нас на всех хватит!

— Предложение ваше чрезвычайно заманчиво, но я прошу хотя бы день на обдумывание! — подумав, кивнул посетитель.

— Несомненно! — Встав, Смолин крепко пожал руку гостю. — Надеюсь, что жму руку будущему адмиралу российского флота!

Звали посетителя Джон Поль-Джонс. Имя его было известно в Европе и Америке каждому, вызывая искреннее восхищение одних и жгучую ненависть других.

К моменту визита к российскому послу за плечами сорокалетнего шотландского моряка была уже долгая, полная приключений жизнь. 6 июля 1747 года в местечке Кэркбин, что в шотландском Галлоуэе, в семье садовника Джона Поля родился сын. В честь отца его назвали Джоном Полем. Джон Поль-младший рос мальчишкой весьма любознательным, любил и читать, и драться. А потому едва ему стукнуло двенадцать лет, удрал из отцовского дома в море. Впрочем, тогда это не было редкостью. В юнги брали почти с десяти лет. Некоторое время Поль плавает юнгой. Затем оказывается в Североамериканской колонии. Дело в том, что туда к этому времени перебрался его старший брат Уильям, устроившийся портным в городке Фредриксбурге штата Вирджиния. Уильям хотел приобщить к своему ремеслу младшего брата, но сухопутная жизнь была уже не для Джона. Выкинув портняжные ножницы, Поль снова в качестве матроса переплыл Атлантику и вернулся на родину, где, благодаря протекции покровителей отца, смог получить звание мичмана королевского флота. Нам неизвестно, кто стоял за спиной Джона Поля-старшего, но, судя по всему, это была достаточно влиятельная фигура, так как в мичманы в Англии определяли, как правило, детей аристократов. В ту пору Полю-младшему было семнадцать лет. По-видимому, свободолюбивая и романтическая натура мальчишки плохо сочеталась с жестокими уставами военного британского флота, так он вскоре меняет королевскую службу на место третьего помощника капитана коммерческого судна «Король Георг». Однако служба на военном флоте, да еще в офицерской должности (пусть даже самой младшей) стала для Джона хорошей школой и в свое время еще очень пригодится. Двенадцать лет Джон Поль бороздил мировой океан под торговым английским флагом Талант и трудолюбие позволили ему спустя некоторое время стать капитаном небольшого судна. В то время Поль занимался работорговлей, совершая рейсы из Африки в Америку. Дело это в то время было официально разрешено британскими властями и приносило большие деньги, хотя и считалось недостойным порядочных людей. Судя по всему, дела у Джона Поля шли неплохо, так как в среде работорговцев он вскоре получил прозвище «Черного корсара», которое надолго прилипло к нему. Спустя некоторое время Джонс по моральным или каким-то иным причинам оставляет свой позорный промысел и начинает возить различные грузы из Европы в Вест-Индию и обратно. Однако вскоре его коммерческая карьера оборвалась при весьма трагических обстоятельствах. В один из рейсов на траверзе острова Тобаго команда судна Джона Поля взбунтовалась. Подавляя мятеж, Поль застрелил главаря бунтовщиков некого Мунго Максвелла. На военном судне такой инцидент завершился бы повешением участников бунта, но в торговом флоте порядки были иные. С одной стороны, Джону Полю угрожал суд за превышение полномочий, причем приговор не вызывал особых сомнений. Участь злосчастного капитана Кидда, приговоренного к повешению за аналогичное деяние, была наглядным примером. С другой стороны, убитый им матрос пользовался авторитетом среди портового сброда, а потому отныне Поль мог в любой момент получить нож под ребро. Прикинув оба варианта, молодой капитан решил не искушать судьбу. Так навсегда исчез капитан Джон Поль, а на берег Вирджинии сошел мистер Джон Джонс.