а затем моё лицо приняло грозный вид. ― Я никогда не стану просить.

— Ну а я ― выполнять приказы. ― зарычал и развернулся, чтобы уйти, но вдруг почувствовал, как Эбби осторожно взяла меня за руку. Сделала шаг и заглянула в глаза, бережно коснувшись щеки. ― Но ведь делать то, что велит мне сердце, я могу.

Приподнялась на носочки и легко, словно боясь сделать больно, коснулась губами моих. Злость исчезла в то же мгновение. И вместо неё сердце наполнило тепло, которое я чувствовал всякий раз, когда она находилась так близко.

— Хочу кое―что тебе показать, ― прошептал, осторожно сжав её руку.

Чуть потянул её и, не сказав ни слова, Эбби последовала за мной.

Покорно, всецело вверяя всю себя, и ничего не прося взамен.

Это заставляло меня чувствовать себя другим.

Не человеком, который вынужден существовать, а человеком, в котором с каждой секундой всё сильнее разрасталось желание жить. Чувствовать. Мечтать. Верить. Надеяться. Любить. И позволять кому―то испытывать то же.

Распахнув деревянные двери и, почувствовав запах свежескошенного сена, на мгновение прикрыл глаза, чтобы в полной мере ощутить себя дома. Рядом с единственной в мире душой, с которой у нас была общая боль.

Кто был мне больше, чем просто другом. Был частью меня самого.

Знакомое фырканье и топот по дощатому полу, заставили почувствовать знакомый трепет внутри. Подведя Эбби к одному из денников22, открыл его и, когда такая родная и драгоценная ему мордочка высунулась из проема, коснулся её рукой.

— Это Ахига, ― конь одобрительно фыркнул и мягко притопнул. ― Мой друг.

— Он прекрасен, ― прошептала Эбби, нежно касаясь черного шёлка, ― ты ведь не просто так дал ему такое имя, верно? Что оно означает?

— «Тот, кто борется», ― тихо ответил, и Ахига кивнул в знак согласия.

— Ему нравится, ― Эбби улыбнулась, ласково погладив мустанга по переносице, а затем вдруг выдохнула и развернулась ко мне лицом. ― Как ты пришел к этому? К мысли о том, что «борьба ― это смысл жизни»?

Выдохнул, ощутив, как прошлое вновь начало медленно душить.

— Я получил два важных наставления, которые всегда буду помнить, ― заговорил, внимательно смотря ей в глаза. ― Мне было восемь, когда я лишился матери. Именно тогда я понял, что жизнь не состоит только из радостных моментов ― в действительности в ней слишком много темного и по―настоящему страшного. В ней много боли, которая надламывает тебя день за днем, мучает, потешается. И чтобы выдерживать это ― ты должен защищаться. Так я получил свой первый урок.

Эбби выдохнула, но не смела меня прерывать.

— Когда мне было двенадцать, я уже твердо знал, что жизнь ― это борьба. Постоянная. Нескончаемая. Жестокая. Борьба, из которой победителем может выйти лишь кто―то один. Тогда же я осознал, что из―за страха и алчности люди готовы пойти абсолютно на всё: на безумие, предательство, преступление… ― сглотнул, ― … я потерял друга. Не смог спасти её, потому что был слишком слаб. Это был мой второй урок. И жизнь с усмешкой бросила его мне в лицо.

— Эрин? ― тихо спросила она, с болью и пониманием смотря мне в глаза.

Я выдохнул и замер. Мне хотелось закричать: «Откуда? Откуда ты знаешь?», но я промолчал. Сейчас всё это было не важно. Сейчас мне просто хотелось выговориться. Впервые в своей жизни.

— Она была единственной, у кого получалось сдерживать мой гнев. ― сглотнул огромный ком, вспоминая ту ночь. ― А когда её не стало, я… решил, что больше никогда не позволю себе быть слабым. И что, если мне придется противостоять целому миру, ни за что не посмею сдаться.

— И ты борешься всю свою жизнь?

— Я не умею по―другому.

— Но жизнь ― не вечная война, ― тихо запротестовала Эбби, касаясь ладонью моей щеки, ― в ней очень много светлого. Мирного. Спокойного. В ней есть место счастью и простым человеческим слабостям.

— Эбби… ― накрыл её руку своей, ― жизнь доказала мне, что она никогда не бывает жалостлива к тем, кто слаб. Не принимает отговорок и не терпит постоянства. Ей нужны перемены. Ежедневные, ежеминутные. Вот, почему она постоянно наносит удар за ударом. Я просто не жду, когда она вновь сожмет пальцы в кулак. Я бью первым.

— Это неправильно… ― она почти шептала, почти судорожно качала головой, ― неправильно так жить ― без единой возможности быть счастливым.

— Ты не знаешь… ― попытался снять её ладонь, но она прижала и вторую, тем самым сильнее сжав моё лицо в своих руках.

— Знаю. Потому что видела, каким ты можешь быть, ― прошептала, и я почти утонул в её глазах, ― разве не ты говорил Мэнди, чтобы она отдала часть своей боли? Разве это были не твои слова? О том, что с болью тяжело, но возможно жить, и что со временем она притупится?

— Это совершенно другое…

— Чем же? Почему тебе так трудно поверить, что ты можешь с этим справиться?

— Потому что наша боль слишком разная, ― ответил, осторожно отнимая её руки, ― и мою уже ничто не сможет притупить.

— Мы будем пытаться, ― настаивала она, не слушая меня и не желая слышать. ― Я уверена, что ты попробовал ещё не всё. Что мы найдем выход и…

— Всё, Эбби, ― прервал её, а затем слегка качнул головой, ― я перепробовал абсолютно всё.

— Не важно, ― она мягко упала в мои объятия, и я ощутил, как уверенно завертела головой. ― Ничто не имеет значения, потому что я всё равно буду бороться за тебя. Буду бороться за нас. Заново переберу все варианты, узнаю все возможные пути, но найду то, что заставит тебя поверить. Я знаю, что в этой войне меня не остановит ни Время, ни Боль, ни даже сама Смерть. Но только если ты… ― вдруг прошептала она, прижимаясь ко мне сильнее ― …никогда не отпустишь моей руки.

Мучительно прикрыл глаза, чувствуя, какой болью внутри отзываются её слова.

Не знал, что ответить, как объяснить, что всё это невозможно, потому что я уже давно обречен… навсегда. Без права выбора. Без шанса на исправление.

Но руки сами потянулись к её спине. Я крепче прижал Эбби к себе, пытаясь ощутить её присутствие ещё отчаяннее, ещё явственнее. Словно в данный момент, как и, черт возьми, во все прочие, это было самым необходимым, самым нужным на свете чувством.

И, попытавшись отбросить болезненные мысли прочь, я сделал вдох.

Повертел разряженный мобильник в руках, а затем терпеливо сунул его в