Лодка летела вперед. Ленивый кит в одно мгновение превратился в сложную, мощную военную машину, которая словно нож разрезала волны. Вахтенные на мостике сразу почувствовали перемену — ветер засвистел громче, на стекла биноклей полетела водная пыль, а под ногами задрожала палуба. Дизели работали как сумасшедшие.

— Если будем и дальше идти с такой скоростью, то машины вылетят на палубу, — сказал квартирмейстер.

У носа лодки вырос высокий бурун, пена на нем стала светлее, и вся передняя часть субмарины поднялась вверх. Все это порождало у моряков чувство, что их не остановит даже знание того, что на каждом шагу поджидает смерть, и кому-то из них, быть может, суждено погибнуть в бою. Командир приказал идти прямо на цель, и внизу этот приказ передали по отсекам. Через несколько минут старпом доложил:

— Вижу цель!

И командир отдал приказ:

— Огонь — по усмотрению вахтенного начальника!

Сердца вахтенных на мостике стучали, словно молоты; глаза вглядывались в ночную тьму, дыхание стало прерывистым — вдохи глубже, чем выдохи, — а в те мгновения, когда казалось, что противник их заметил, они вообще переставали дышать, и по их спинам пробегала дрожь. С каждой секундой напряжение росло. Подводники ощущали необычную силу, способную превзойти все привычные пределы, сметающую все обыденные привычки, все мелкие страхи, все желания и ощущения повседневной жизни. Им казалось, что они вдруг проснулись и живут теперь настоящей жизнью, более высокой, сильной и полной.

— Отбой атаки! — дал команду Лютке. — В отсеках — оставить боевые посты. Вахтенным на мостике продолжать наблюдение.

Конвой шел противолодочным зигзагом. Его суда не казались больше единой черной массой — у каждого из них появились очертания, перед которыми поднимались невысокие белые холмы. Как всегда бывает ночью, корабли казались крупнее, чем на самом деле. Вдруг белые холмы исчезли, и плоские черные прямоугольники превратились в квадраты — конвой поменял курс.

Вахтенные выругались. Стоя у прицела, старпом отпустил ругательство и произнес:

— Эх, ну что им стоило задержаться на двадцать секунд — нет, взяли и повернули!

— Они услышали шум наших дизелей, и это им не понравилось, — предположил Тайхман.

— Я не спрашивал вашего мнения, — заявил командир, и все замолчали.

Подлодка снова пошла вперед. Светало. Надо было торопиться — когда тьма рассеется, атаковать в надводном положении станет невозможно.

Чтобы изменить курс, суда конвоя снизили скорость, и субмарина быстро заняла новое место для атаки. Незадолго до 6:00 капитан снова объявил боевую тревогу, но тут на мостике появился инженер-механик с кофейником, от которого исходил восхитительный аромат горячего кофе.

— Хотите? — спросил он.

— О чем это вы? — спросил командир.

— Хотите кофе, господин капитан-лейтенант?

— Я бы выпил чашечку, — сказал Тайхман.

— Я объявил боевую тревогу, а не перерыв на обед, — в ярости произнес командир.

Но Тайхман все-таки получил свой кофе. Ланген молча налил чашку и протянул ему. Потом он исчез. Снизу раздался его голос:

— Командиру! Лодка к бою готова.

Тем временем море разыгралось. На коротких волнах заплясали белые барашки; ветер дул в нос лодке. Бинокли передних сигнальщиков стало заливать водой, и их приходилось передавать в рубку, чтобы там их протирали. Опасность быть обнаруженными сразу же возросла, ибо сигнальщики на военных кораблях, сопровождавших конвой, стояли в укрытии — стекла их биноклей были сухими и чистыми.

Пока были видны только эсминец и три корвета. Корветы шли во главе конвоя. Эсминец ходил вокруг него кругами, словно овчарка, пасущая стадо.

Субмарина взяла курс на конвой.

— Нельзя подходить слишком близко, — сказал командир старпому. — Светает очень быстро.

— Так точно, господин капитан-лейтенант.

— Эй, вы там, наверху, если хотите горячего кофе, то поторопитесь, — крикнул снизу Ланген.

— Это что еще за «эй»? Вы можете кричать «эй» своей теще. За четыре года службы на этой лодке я не встречал еще более штатского человека, чем вы. Эдак вы еще начнете обращаться ко мне «йо-хо», когда захотите что-нибудь спросить! — прокричал командир в рубку.

Впрочем, он только делал вид, что сердится; невозмутимость Лангена поразила даже его.

— Я обращался не к вам одному, господин капитан-лейтенант. Если вы не хотите кофе, мы его сами выпьем.

И снова им не удалось сделать залп. Суда конвоя прибавили скорость, а к тому времени, когда в торпедный аппарат стрельбы были внесены поправки, пеленг цели превысил 140 градусов, и ее удаление возросло.

— Отбой боевой тревоги. Подойдем снова и ударим в подводном положении, — сказал командир.

— Так точно, господин капитан-лейтенант, — ответил старпом.

Никто уже больше не ругался. Возбуждение от предстоящего боя прошло — люди испытывали разочарование, усталость и опустошенность. Нервы их были напряжены до предела.

Когда часы показывали несколько минут десятого, лодка погрузилась.

Инженер-механик правильно распределил балласт и опустился на перископную глубину. Скорость, с которой он это сделал, поразила командира. И тут они услышали шум корабельных винтов, который быстро приближался. Подлодка располагалась точно по курсу конвоя.

Сначала над ними прошли корветы — слышно было, как на высокой ноте жужжат их быстрые винты. Потом послышалось громыхание сухогрузов. Их винты вращались медленнее и не всегда равномерно; тон был на октаву ниже, чем у корветов. Но не успели они пройти, как Лютке выстрелил.

Включили секундомеры. К каждому из них были прикованы десятки глаз. Тот, кто не мог видеть секундомер, тихонько считал. На 52-й секунде один за другим раздалось четыре взрыва. Подводники переглянулись и кивнули, словно говоря: «Да, Лютке знает свое дело».

Суда конвоя получили попадания.

— Они там, наверное, с ума сходят, — усмехнулся Ланген.

— Вы бы тоже сошли, — произнес Тайхман.

— Что там такое? — крикнул из рубки Лютке.

Ланген прокричал в ответ:

— Ну а теперь будете кофе? Он еще не остыл.

— Что-что?

— Кофе хотите?

— Слушайте, Ланген, вы меня достали со своим дурацким кофе.

— Я обращался к рулевому, господин капитан-лейтенант.

Лютке прорычал что-то, но никто не понял, что именно. Потом он спросил:

— На какой мы сейчас глубине, Ланген?

— На какой надо.

— Что?

— На какой надо, господин капитан-лейтенант. На перископной.

И он был прав. На море поднялась волна, но глубина была такой, какую и требовал командир, — 7 морских саженей. Как он ни старался, придраться было не к чему.