Он бормотал эту ерунду всю дорогу в свой отель.

А наутро уехал. Он написал записку, в которой сообщал, что получил телеграмму с приказом вернуться на службу. Он послал коридорного с этой запиской на Ридерштейнштрассе с инструкцией купить по дороге цветы, двадцать четыре цветка, не важно каких, но их должно быть двадцать четыре, и все они должны быть красными. Он сможет только понюхать их, подумал он.

Эта мысль не покидала его сознания. И вдруг она повергла его в ярость, но догонять коридорного было уже поздно.

В полдень Тайхман пришел на станцию. Он не козырнул армейскому капитану, огрызнулся, когда тот потребовал у него объяснений, и капитан записал его фамилию. Около станции он чуть не сшиб с ног важного нацистского функционера, но тот лишь выругался.

Когда Тайхман вышел на перрон, поезд уже стоял. Платформа была полна людей, пытавшихся влезть в вагоны.

— Я знала, что ты уедешь, — даже до того, как получила записку.

Когда поезд тронулся, она сказала:

— Не приезжай больше никогда, пожалуйста. Никогда больше, пожалуйста… — И пробежала несколько шагов за поездом.

Тиммлер не пошел с ними в следующий поход. Всякому, кто попадался ему на пути, он показывал письмо из Бюро кинематографии рейха, согласно которому ему было велено явиться в Берлин для написания сценария картины о подводниках.

Ланген, новый инженер-механик, — командир избавился от прежнего — был странным человеком. Его лицо походило на кусок теста, а всегда открытый рот, в сочетании с крупными желтыми лошадиными зубами придавал ему вид дурачка. Впервые встретив его, Тайхман решил, что это портовый грузчик. На Лангене был поношенный выцветший пуловер, не достававший ему до пояса; на голове не было фуражки, волосы всклочены, а брючины напоминали дымовые трубы. Когда Тайхман представился, инженер-механик протянул ему руку размером с сиденье для унитаза и кивнул.

Но этот человек, про которого по его виду можно было подумать, что он и до трех-то считать не умеет, ухитрился совершить побег из английского лагеря для военнопленных; кроме того, как они выяснили из его платежной книжки, он был сыном дипломата высокого ранга. Однажды, когда в кают-компании зашел разговор об этом, Ланген мрачно произнес:

— Моя мать в ту пору, должно быть, спуталась с водопроводчиком. Когда я гляжу на себя в зеркало, мне это кажется единственным объяснением. Ибо мой отец и вправду выглядит как настоящий посол.

Последовало неловкое молчание, и Тайхман сказал:

— У вас есть чувство юмора.

— Что же мне теперь, рыдать из-за этого, что ли? — спросил Ланген, и с тех пор они знали, что он совсем другой человек.

За два дня до выхода в море на борт поднялся новый первый лейтенант. Когда он докладывал командиру о своем прибытии, Лютке произнес:

— Что вы все шепчете? Я не расслышал, как вас зовут.

— Младший лейтенант Петерсен, господин капитан-лейтенант.

— Говорите громче, черт вас возьми. Почему я все время должен напрягать слух?

— У меня в горле засел осколок, господин капитан-лейтенант, я не могу говорить громче.

— Что еще за осколок?

— От снаряда, господин капитан-лейтенант. Он очень маленький, и его не могут вытащить. Врачи говорят…

— Меня совсем не интересует, что говорят врачи. Вы должны произносить слова громко и четко. Ваше бормотание мне совсем не нравится.

— Слушаюсь, господин капитан-лейтенант.

— Уже получше, но ненамного. Ну ничего, я сделаю из вас человека. А теперь пойдите побеседуйте со старпомом. Он расскажет вам, что надо делать, чтобы не попасть у меня в черный список.

Тиммлер явился доложить о том, что отбывает в Берлин.

— Я был бы счастлив, — заявил Лютке, — если бы услышал эту весть за день до того, как вас назначили на мою лодку, господин Тиммлер. Надеюсь, что никогда не увижу вашего фильма. Если вам удастся сделать так, чтобы в нем не было подводников, мы все будем вам очень благодарны. Устав требует, чтобы я выдал вам характеристику. Я написал всего одно предложение. Вот оно.

Тиммлер побелел, прочитав:

«В то время как весь экипаж сражался с врагом, господин доктор Тиммлер пачкал штаны.»

Лютке, капитан-лейтенант.

— Надеюсь, господин доктор, я правильно употребил выражение «в то время как».

Тем не менее Тиммлер явился проводить их в поход. Он деловито ходил по пирсу, рассказывал медсестрам об устройстве подлодки, энергично жестикулируя. Он попытался сказать «до свидания» подводникам, но они не обращали на него никакого внимания. Когда командующий флотилией пожимал руки членам экипажа, бывший военный корреспондент Тиммлер делал снимки, становясь на колени, чтобы моряки казались повыше. Когда лодка развернулась и направилась в море, он все еще стоял на пирсе, размахивая фуражкой и снимая последние кадры.

Первое, чем их встретило море, была бомбежка.

Тайхман вдруг увидел, как на него летит бомба — неожиданно она оказалась прямо перед ним, округлая башня, огромная и желтая. Он услыхал крик и упал плашмя на палубу. Раздался лязг металла, ударяющего о металл.

Бомба упала на палубу в метре позади мостика. Моряки несколько секунд стояли, словно парализованные. Командир был в ярости. Он с радостью расстрелял бы всех вахтенных сигнальщиков на месте. Он трясся от гнева, и его лицо было таким красным, что подводники испугались, как бы его не хватил удар. Когда он наконец немного успокоился и обрел дар речи, процедил сквозь стиснутые зубы:

— Выбросьте ее за борт, — и повернулся к бомбе спиной, словно ее не существовало.

Она оцарапала ограждение рубки со стороны кормы, пробила деревянный настил палубы и оставила вмятину в прочном корпусе. При контакте с ограждением ее слегка развернуло; она воткнулась в палубу детонатором вверх. Открутить его и дезактивировать бомбу оказалось делом нетрудным, зато морякам пришлось изрядно попотеть, прежде чем они сумели сбросить ее за борт. Руководил этой операцией инженер-механик. С помощью импровизированных талей и двух ломиков моряки за пятнадцать минут избавились от бомбы. А в это время вторая вахта стояла у зенитных орудий на тот случай, если самолет прилетит вновь.

Командир дал приказ погружаться. Он велел инженеру опуститься до глубины 80 метров. Обычно на такую глубину опускались только тогда, когда на лодку сбрасывали глубинные бомбы. Подводники потом решили, что Лютке ушел на эту глубину, чтобы устроить им разнос без свидетелей на той территории, где он был, так сказать, некоронованным королем.

Командир уселся в кают-компании. Перед ним выстроились четыре моряка первой вахты. Двери были закрыты.

— В чьем секторе появился самолет?

— В моем, господин капитан-лейтенант, — ответил старпом.