Если бы Лахлан Уотт спросил: «Что?!», или «Да как ты смеешь?!», или что-нибудь в этом роде; даже если бы просто возмущенно или насмешливо все отрицал; и тем более если бы попросил повторить только что сказанное, то у меня бы остались какие-нибудь сомнения. Но просто бросить трубку? Какой в этом смысл? Ты тихо-мирно живешь себе в Австралии, и звонит телефон, и человек, которого ты последний раз видел в Шотландии мальчишкой, имеет наглость спрашивать, не спал ли ты с его теткой на ее супружеском ложе,– неужели ты положишь трубку, не сказав ни слова, если правдивый ответ – «нет»?

Может, и положишь. Все люди разные. Чужая душа – потемки.

Я опустил голову на зеленую кожаную поверхность старинного стола и пару раз легонько ударился лбом. Руки были по-прежнему зажаты между коленями.

Уже давно я откладывал это дело. Да и получил, между прочим, номер Лахи спустя неделю после того, как обратился насчет него к маме Эшли. Во-первых, номера у нее в записной книжке не оказалось, во-вторых, когда она все-таки добыла его у кого-то из родственников, выяснилось, что он уже устарел (я, впрочем, и не пытался по нему звонить), потому как дядя переехал. И потом была задержка с выяснением нового номера, и когда наконец миссис Уотт позвонила и назвала его, я заколебался. И то сказать – простое ли дело? Как построить разговор? Чем объяснить, с какой стати я сую нос? Атаковать в лоб? Выпытывать исподволь? Намекать? Обвинять? Наврать про завещание, якобы только что обнаруженное? Выдать себя за адвоката? Или за журналиста? Денег предложить? Я откладывал звонок со дня на день, и дни сливались в месяцы.

В четверг вечером я остался в Глазго: писать реферат о влиянии развития промышленности на стремление германских земель к объединению в восемнадцатом веке. И спешки-то никакой не было, но я решил осчастливить профессора, «сдавшись» аж за неделю до срока.

Одну из гостиных покойной миссис Иппот я переоборудовал в кабинет. С помощью Гава и Норриса передвинул исполинский стол из дуба и кожи к окну. Обзавелся компом, вроде того, что остался в Лохгайре, но пошустрей, и водрузил его на середку суперстола – ни дать ни взять одинокий воин в чистом поле. Чтобы компьютер не страдал агорафобией, я его обложил десятком симпатичных безделушек – не какая-нибудь дешевка, а мейсенский фарфор. Правда ли, что такие вещицы положительно влияют на творческий процесс, не знаю; по крайней мере, когда я жаждал вдохновения, смотреть на статуэтки было чуть приятнее, чем на мигающий курсор.

Примерно в два часа ночи я дописал реферат. Была идея съездить и сунуть распечатку в почтовый ящик приятеля, который завтра отнесет ее на факультет, а после махнуть в Лохгайр. Но я устал и вдобавок уже сказал маме, что выеду утром, да и не хотелось будить ее посреди ночи.

Поэтому я глотнул виски и лег в постель.

Хозяйская спальня особняка миссис Иппот вмешала в себя кровать с балдахином – с гараж на две машины величиной; спать приходилось на высоте крыши минивэна. Четыре стойки толщиной с телеграфные столбы были из красного дерева, сплошь в щедро лакированных резных изображениях фей, эльфов и гномов; все они лепились крошечными атлантами и кариатидами. Небось, дело рук какого-нибудь индейца, мастера по тотемным столбам, да вдобавок толкинутого.

Но все же доминантой экспозиции была не кровать, а гигантская люстра, вырезанная из рубинового муранского стекла[105],– мерцающий каскад застывшей крови под потолком, на котором преобладала золоченая лепнина, а редкие плоскости достались рисованным херувимам и фавнам, в которых было поровну от Рубенса и от Диснея.

Стены комнаты, когда не прятались от глаз за роскошным (но перегруженным исламским абстракционизмом) парчовым балдахином кровати, щеголяли огромными полотнами в стиле рококо – Венера в разных обличьях и возрастах, но с неизменной пышнотелостью и крайней степенью дезабилье.

В тех местах, где не розовела женская плоть, стены отражали золотую роскошь огромными зеркалами в позолоченных рамах, до того массивными, что почти зримо напрягали кладку; кроме того, они обеспечивали превосходный обзор и с устланной шелками кровати. Зная, что миссис была старенькой и хрупкой, я все же подозревал, что перед смертью она развлекалась не только изобретением экстравагантной кары для своих родственников (правда, я еще ни с кем не делил пространства между этими шелками, но сама масштабность, сама грандиозность комнаты придавала актам мастурбации некую торжественность и – пусть спорную – величественность, чего мне прежде замечать не доводилось). Даже прикроватные столики были работы Чиппендейла[106]– один из них венчала большая ваза из резного венецианского хрусталя; я, когда вспоминал про нее, наполнял фруктами. В прочее время она служила выставочной витриной кусочку Берлинской стены, подарку Эшли.

В спальне также располагалась большая часть собранной миссис Иппот коллекции шахмат из камфорного дерева – коллекции, пожалуй, слишком уж обширной. В то время как органы зрения и осязания купались в визуальной и тактильной роскоши, нюх страдал, словно ему приходилось ночевать на складе химреактивов.

Однако печальная правда заключается в том, что, будучи окружен сокровищами, призванными радовать глаз и тешить алчность, спал я хреново. Проснулся около половины шестого, полежал, не в силах уснуть, затем плюнул и пошел на кухню – выпить чашку чая с гренком. Там включил телевизор и обнаружил, что моя страна уже воюет.

* * *

Я сидел и смотрел. На ребят из Си-эн-эн, вещающих с багдадских улиц, на прочих журналистов, ведущих репортажи с аэродромов Саудовской Аравии. Внимал рассусоливаниям студийных мудрецов насчет выборочных ударов и точечной точности – оказывается, в наши дни боевые действия не «ведутся», а «проводятся». Разница в том, что во втором случае выборочные удары с точечной точностью проводит только одна сторона. А вторая получает по башке «Томагавками» и не рыпается. По сравнению с такой вопиющей наглостью что значат чьи-то звонки малознакомому человеку, живущему по ту сторону планеты, и нескромные вопросы о его половой жизни? Я поднялся по лестнице в гостиную-кабинет и решил все-таки дозвониться.

Возьму быка за рога.. Признавайтесь, мистер Уотт: ведь было?

А он просто положил трубку. Может, и у него включен телевизор? Может, ему не оторваться от захватывающего репортажа с Третьей мировой?

* * *

Я приехал в лохгайрский дом перед самым Новым годом. Выпивки было вволю, и мы с мамой наготовили уйму еды, да вот только гости подкачали. Верити пошла спать минут в десять первого, а уже с десяти вечера она клевала носом и ничего не пила, только под бой колоколов глотнула виски. К часу подъехали какие-то люди из деревни, около двух тетя Тоуни и дядя Хеймиш заглянули на полчасика не слишком оживленной беседы, а около четырех заявились приятели Джеймса. Большую же часть времени мы просидели вчетвером: мама, Льюис, Джеймс и я. Джеймс вырубился к шести утра, а мы с Льюисом решили из принципа встретить рассвет.