Не все мифы о войне были созданы советскими вождями. Сталин не горел желанием поддерживать массовую, народную память о войне. Сразу же стало ясно, что память о сражениях могла на индивидуальном уровне пробуждать ощущение свободы, и это делало ее опасной[675]. Позднее, уже после смерти диктатора, монументальные формы увековечивания памяти о войне, направление которым задавало государство, сосуществовали с личными фантазиями и историческим воображением отдельных людей. Войну помнили как время свободы, когда угроза смерти со всей полнотой вернула к жизни каждого человека. Сегодня, когда столько всего изменилось вокруг, ветераны собираются вместе, чтобы погрузиться в воспоминания о временах ясности и определенности, в которых у их жизней был смысл, а их вклад в общее дело имел значение. Один из них говорит мне: “Существует колоссальная разница между тем временем и сегодняшним. Мы знали нашу Родину, мы знали Сталина, мы знали, куда идем”.

Те жертвы, которые люди принесли ради победы над фашизмом, затмили другие, более мрачные истории – истории неувековеченных, неотмеченных потерь и утрат. Война зачастую служила искуплением той боли, которая предшествовала ее началу. Анна Тимофеевна из семьи бывших кулаков, пережившая раскулачивание, рассказывает: “Мы так крепко дружили!” На смену довоенным сообществам пришли новые формы коллективности; новые воспоминания и неотложная общая цель вытеснили из сознания мрачные сюжеты, окруженные молчанием. Некоторые жертвы чисток испытывали благодарность. Война дала им возможность начать новую жизнь[676]. Но в то же время другие страдали под удвоенным гнетом невзгод. Начиная с 1941 года нормы трудовой выработки в лагерях ГУЛАГа выросли, а паек был безжалостно урезан. Именно в военные годы, в 1942–1943 годах, показатели смертности среди заключенных достигли своего максимума[677].

Война бросила тень не только назад, но и вперед, на послевоенное время. Память о войне в значительной степени служила оправданием того ультра-патриотизма, которым были отмечены последние годы советской империи[678]. Мировоззрение, разделявшее людей на “нас” и “них”, разговоры о “наших” жертвах, “нашей” победе, по большому счету обусловили бездушие и жестокость последних лет сталинского правления. В 1940-е годы воскрес государственный антисемитизм (и это несмотря на то что Советская армия первой обнаружила ужасы нацистских лагерей смерти, освободив Майданек в июле 1944 года[679]), продолжились массовые аресты и депортации. Перевооружение в рамках холодной войны, которое практически обескровило советскую экономику, оправдывали угрозой, исходившей из-за рубежа. За всем этим незримо присутствовали священные тела павших на войне, миллионы и миллионы, память о которых никто бы не осмелился предать.

“[М]еня никогда не покидало ощущение, что то была подлинно народная война, – писал Верт, – сознание того, что это была их собственная война, было в общем одинаково сильно как у гражданского населения, так и у солдат”[680]. Верт был прав. Эта война принадлежала всем, и любой должен был не только внести свой вклад, но и претерпеть страдания. Нет практически ни одной семьи, которой удалось бы избежать тех или иных утрат. “В мой год было два первых класса, а еще два было в соседней деревне и один в Гаево, – вспоминает Григорий Васильевич, скульптор с юга России, создатель военных мемориалов. – Но мы все друг друга знали. Мы поддерживали связь все годы школы, так что я знаю, сколько человек погибло на войне. Из примерно ста человек девяносто два совершенно точно погибли на фронте, а пятеро или шестеро получили ранения и вернулись домой инвалидами. Я единственный, кто вообще не был ранен”[681].

Григорий Васильевич родился в 1922 году. Мальчишки этого поколения подлежали военному призыву между 1939 и 1941 годом. Именно они первыми отправились в Финляндию в 1939-м, именно они первыми гибли после того, как немцы вторглись в СССР в июне 1941 года. К 1945-му по крайней мере четырех из пяти уже не было в живых. В европейской части России, на Украине и в других республиках в западной части страны эта цифра была еще больше. Девяносто процентов юношей, принадлежавших к поколению Григория Васильевича, умерли, не дожив до двадцати пяти лет. В общем и целом, к 1945 году свыше 80 процентов из 34,5 миллиона мобилизованных во время войны в СССР мужчин и женщин были убиты, ранены или захвачены в плен[682].

“Они лгали о количестве погибших, – сказал мне армейский врач. – Лгали, потому что было столько глупых потерь, которых можно было избежать. Ставили отметку, на которой было написано, что под новой могильной насыпью похоронено двадцать или тридцать человек, тогда как на самом деле там было по двести, по триста трупов”[683]. Советская армия, конечно, расточительно распоряжалась человеческими жизнями. К солдатам зачастую относились как к скоту – это слово прокрадывается практически в каждое свидетельство. Во время крымской операции председатель ставки Верховного главнокомандующего на Крымском фронте Лев Захарович Мехлис приказал не рыть окопы, “чтобы не подрывать наступательного духа” солдат[684]. В результате за двенадцать дней боев было убито 176 тысяч человек. Даже после 1942 года, когда начал было возобладать более продуманный и взвешенный подход к военной стратегии, пустая трата человеческих жизней никуда не делась, как никуда не делось использование людей в качестве приманки, лобовые атаки на вооруженные укрепления противника и жесточайшие наказания своих же собственных солдат, обвиненных в трусости.

Расточительное отношение к жизням по старой традиции сопровождался полным отрицанием. Вранье началось сразу же. Некоторые виды смерти – в большинстве своем те самые, за которые несло ответственность НКВД, – не обсуждались вовсе, но даже общие цифры советских потерь занижались. Сам Сталин говорил о потере 7 миллионов человек убитыми. Позже, в атмосфере большей открытости, Хрущев взвинтил эту цифру до 20 миллионов[685]. А сегодняшние оценки общего количества советских смертей – как среди мобилизованного, так и среди гражданского населения – в основном превышают 25 миллионов человек. Из них от 8 до 11 миллионов составляли так называемые фронтовые потери[686]. Оставшиеся миллионы – это жертвы среди мирного населения.