Это уже походило на правду. Не зря же графиня Витте приезжала на личном автомобиле за Гришкой. Казалось, предшественник Столыпина, которого он, впрочем, очень уважал, после отставки ушел в небытие. Ан нет! Вдруг всплыл опять и стал членом Государственного совета. И по какой-то непонятной мстительности постоянно рубил все нововведения своего упрямого последователя…

Столыпин чувствовал, что между ним и Николаем II медленно растет какая-то непроницаемая стена. Не из дерева, не из камня, не из новомодного железобетона, но просвета не было. Самое загадочное, что и темноты-то настоящей не ощущалось. Так, сумерки белой ночи. Разве она отделяет человека от человека? Просыпаясь в тревожной бессоннице, он выходил неслышно – тем более что спальни с женой, увы, были уже раздельные, – в мягких домашних туфлях на чистый песок садовой дорожки и удивлялся: «Да вот же она, вся насквозь просматривается!» Часовой от ограды парка тоже видел его, отвешивал молчаливый поклон. Вот так и ходить бы целую ночь, сгоняя какую-то черную пелену с глаз, но уставали ноги и возникала одышка. Что толку всматриваться в невидимую даль? Дальше своего служебного кабинета он ничего не видел. Даже в мыслях. Все затиралось в непроницаемую сумеречь. Жена, дети, царь-государь… да и Россия, наконец! Все это неразделимо. Все это его жизнь. Все это его личное. Он давно не отделял малое от великого, судьбоносное от сиюминутного. Если в своей спальне вскрикнула сквозь девичий сон несчастная Наташа, он слышал и плач такого же несчастного царского наследника. Хотя эка беда! Не на бомбу же нарвался, а всего лишь на сучок в царскосельском саду. Но больной гемофилией царский отпрыск вызывал тот же душевный отклик, что и собственная истерзанная дочь.

Он держался на полном царском доверии. Но ведь что-то произошло… или происходит. Может, вот так же поскрипывает песок и на дорожке царскосельского парка? Разве царям возбраняется гулять по ночам?

За утренним кофе Столыпин уже знал, что будет делать и к кому поедет.

– Распутин… истинно стервец! Какими дрязгами приходится заниматься…

Но возникла уже твердая решимость.

Всякое дело с царя начинается… Это тем более.

Генерал Герасимов во всем доверял своему начальнику, но он был истинный служака и до поры до времени не открывал, что пристально следит за сибирским мужиком. У него сложилось убеждение: террорист! Не иначе. С какой стати какому-то мужику околачиваться в Царском Селе? Хите-ер, бестия! Под простачка косит. Может, вовсе и не мужик, а какой-нибудь ссыльный дворянин. Террористы – они такие.

Герасимов знал, как подойти к делу. У него за приятельским чайком состоялся разговор с дворцовым комендантом Дедюлиным.

– А скажи, с каких таких заслуг фрейлина Вырубова то и дело приглашает к себе какого-то нечесаного мужика? Вот баба!

Простовато так посмотрел на хранителя дворцовых тайн.

– Именно баба. Графья да кавалергарды поистаскались – чего не потаскаться со здоровущим мужиком? – Дедюлин ответил уже с истинной простотой и добавил из своего дворцового опыта: – Сейчас мода на сибиряков пошла. Поро-одистые, стервецы!

С того и началось. Герасимов рассовал среди царскосельских дворников и второстепенных слуг своих филеров и послал в Сибирь запросы сослуживцам. Сведения были почти такие же, что и у Столыпина. Сибирские жандармы доносили, что за Распутиным числятся грабежи и кражи, но главное – притоны, проститутки, разгулы. «А еще главнее, – добавляли, – совращение невинных девок. – Незнамо, что делать с подброшенными подкидышами!»

Пришлось открыться Столыпину. Тот расхохотался:

– Не горюйте, мой женераль! Еще неизвестно, что опаснее – террорист или придворный развратник…

– Да вы-то откуда, Петр Аркадьевич, все знаете?..

– Догадываюсь давно, а знаю с сибирской поездки. Раз уж мы оба вляпались, так будем действовать сообща… Не возражаете, прозорливейший женераль?

– Как можно, Петр Аркадьевич!

Собственно, Герасимов и подтолкнул его к откровенному разговору с царем. Зная его скрытное упрямство, Столыпин спросил напрямую:

– Ваше величество, говорит ли вам что-нибудь имя Григория Распутина? Помните, я как-то уже начинал этот разговор?

Николай II насторожился, но ответил утвердительно:

– Да, государыня встречала его у фрейлины Вырубовой. Этот старец много ходил по святым местам, занятно рассказывает. Я, слушая, посмеялся.

Столыпин не дал передышки:

– А сами вы, ваше величество, с ним не встречались?

Государь поспешил отрезать неприятный разговор одним словом:

– Нет.

Столыпин понимал, что переходит все грани приличия:

– Прошу прощения, ваше величество, но мне… почему-то докладывали иначе.

– Почему? И кто?.. – проснулся царский гнев у Николая II.

Надо было открывать собеседника.

– Бывший полковник Герасимов. По вашему настоянию возведенный в генералы.

Государь чтил преданность своих подданных. Открещиваться от Герасимова было неловко. Взгляд отвел, потупился и скрыл под усмешкой:

– Да, было, кажется!.. Прав генерал Герасимов. Государыня как-то уговорила глянуть на сибирское диво. Ну, глянул… раза два, не больше. – И уже с другими нотками в голосе: – Почему это вас интересует? И вообще, у меня могут быть какие-то личные знакомства…

Тут уж Столыпину следовало достойно отступить:

– Разумеется, ваше величество. Просто мы с генералом Герасимовым, как ваши верные слуги заподозрили в Распутине скрытого террориста. Спасибо, ваше величество, что развеяли наши сомнения!..

Дома, на Елагинском острове, он отошел от всех тревог и признался:

– Меня тронули беспомощность и смущение государя. Я ведь как лицо должностное выложил про все грязные похождения Распутина. С явным намеком на государыню. Еще и поучать вздумал… Что на царскую семью смотрит, мол, вся великая Россия. Бедный государь!.. Что делают с ним женщины!..

Герасимов, как истый полицейский, был не столь сентиментален:

– Что должен сделать мужик, услышав такое?.. Выпороть свою бабу. Заодно с распутной фрейлиной.

– Ну, вы скажете!.. Не царское это дело – баб пороть.

– Да, но по крайней мере он обещал не пускать Распутина во дворец?

Столыпин только развел руками.

Филеры доносили, что Распутин, наоборот, зачастил к фрейлине Вырубовой. Там и царица время проводит, на это время забывая о больном гемофилией сыне Алеше…

Философы эти филеры! Откуда им знать мысли мистически взбалмошной женщины?..

Но в главном-то они правы: царь-государь ровным счетом ничего не сделал, чтобы урезонить распоясавшегося сибирского мужика… а заодно и окружавших его баб…