Эмили Шиндлер безропотно исполняла в лазарете обязанности медсестры. Те, кто уже прижился в Бринлитце, – мужчины, разбиравшие машины Гофманов и перетаскивавшие их на склад дальше по дороге, – почти не замечали ее. Один из них позже сказал, что она производила впечатление тихой и покорной жены.

Впечатление о процветании Бринлитце создавалось цветистым красноречием ее супруга, Оскара Шиндлера, которому удивительным образом удавалось убеждать всех и каждого в том, в чем ему хотелось. Эмили всегда оставалась на втором плане.

И даже те женщины, за которыми она ухаживала, искренне считали, что все в мире зиждется на магическом влиянии всесильного Оскара.

Вот, например, Манси Рознер. В поздней истории Бринлитца описан случай, когда Оскар подошел к ее станку, за которым она работала в ночную смену, и протянул ей скрипку Генри…

Как-то, заехав в Гросс-Розен повидаться с Хассеброком, он улучил время зайти на склад и нашел там инструмент Рознера. Чтобы получить его на руки, он выложил сто рейхсмарок. Вручая скрипку Манси, Шиндлер ободряюще улыбнулся, давая понять, что наступит время, когда музыкант опять возьмет ее и прижмет к плечу.

– Хороший инструмент, – буркнул он. – Но теперь его придется настраивать.

Так что для Манси, которая волшебным образом получила скрипку мужа из рук Оскара, нетрудно было увидеть за его спиной крылья.

А на самом деле там всегда находилась спокойная, сдержанная жена герра директора.

Умирающие постоянно видели Эмили рядом с собой. Она кормила их манной кашей, которую раздобывала неизвестно где, сама готовила им еду и носила ее в Krankenstube. Доктор Александр Биберштейн считал, что фрау Дрезнер не выживет. Но Эмили семь дней подряд кормила ее с ложки – и дизентерия отступила. А ведь многие из этих женщин, останься они в Биркенау, не смогли бы пережить следующую неделю!

Эмили старалась выходить и девятнадцатилетнюю Янку Фейгенбаум с костной саркомой. Лютек Фейгенбаум, брат Янки, работавший в цехе, порой замечал, как Эмили выходила из своей квартиры на нижнем этаже здания с кастрюлей горячего супа, который она готовила у себя на кухне специально для умирающей Янки.

– Она подчинялась Оскару, – говорил потом Лютек. – Как и все мы. Но тем не менее она была женщиной, с которой он считался.

Когда у Фейгенбаума разбились очки, Эмили позаботилась о том, чтобы их починили. Рецепт на них был выдан неким доктором из Кракова еще до начала существования гетто. Эмили договорилась с кем-то, кто ехал в Краков: попросила взять с собой рецепт и привезти отремонтированные очки. Молодой Фейгенбаум воспринял ее поступок не как обыкновенную любезность, а как вызов нацистской системе, которая безжалостно изъяла у всех евреев Европы очки.

Казалось бы, какой пустяк – очки! Но без них для многих узников жизнь превратилась в сплошное мучение. Известномножество историй о том, как Оскар Шиндлер обеспечивал очками своих заключенных. И можно только удивляться, что скромные подвиги Эмили не затмились сиянием легенд о всемогущем Оскаре, деяния которого в глазах его подопечных порой воспринимались наравне с подвигами короля Артура или Робин Гуда.

Врачами в Krankenstube были доктора Хильфштейн, Гандлер, Левкович и Биберштейн. Они внимательно следили, не появятся ли признаки эпидемии тифа, ибо это заболевание было не только угрозой здоровью. В соответствии с предписаниями, случай заболевания тифом мог стать предлогом для закрытия Бринлитца, после чего всех тифозных погрузят в теплушки и отправят умирать в бараки Биркенау с надписью: «Осторожно! Тиф!»

Во время одного из утренних посещений лазарета Шиндлером, примерно через неделю после прибытия женщин из Аушвица, Биберштейн сказал ему, что у него есть подозрение насчет двоих из них. Головная боль, высокая температура, недомогание и боли по всему телу – так все начинается. Биберштейн предполагал, что через несколько дней проявятся характерные тифозные симптомы. Так что двух заболевших следует немедленно изолировать где-нибудь в пределах предприятия!

Биберштейну не пришлось долго объяснять Оскару, что может значить для их обиталища тиф, который передается укусами блох – заключенные привезли с собой их неисчислимое множество. Инкубационный период болезни может занимать до двух недель. Так что тифом, может быть, уже поражены десятки и сотни людей! Даже после появления новых ярусов нар люди все еще располагались слишком близко друг к другу. Во время коротких тайных встреч в укромных уголках завода любовники переносили друг на друга заразных насекомых. Тифозные вши постоянно мигрировали с места на место…

И казалось, что вот эта страшная весть все-таки уложит Оскара Шиндлера на лопатки.

Но он приказал спешно создать на втором этаже дезинфекционную секцию – душевые, котлы для кипячения одежды, прожарки. Это менее всего походило на очередное административное указание. Предстояло из подвала протянуть наверх трубы, по которым будет подаваться горячий пар и кипяток. Сварщики трудились в две смены. Они работали не покладая рук, с напором и желанием, характерным для тайного производства в Бринлитце. Официальный ход работ должны были символизировать огромные прессы «Хило», которые устанавливали на схватившемся бетонном полу цеха. Их монтаж отвечал интересам и заключенных, и герра директора предприятия Шиндлера, и позже Мойша Бейски отметил, что установлены они были с соблюдением всех правил и норм, ибо придавали убедительность фронту работ.

Но на деле имело значение лишь то производство, которое не получало официального утверждения. Женщины вязали из шерсти, похищенной из оставленных Гофманами тюков. Прекращали они свои занятия, кидаясь имитировать кипучую деятельность в цехах, лишь когда по заводу проходили чины СС, когда охрана направлялась в кабинет герра директора или из своих конторок показывались Фуш и Шенбрун, бестолковые немецкие инженеры по вольному найму («Нашим они и в подметки не годились», – говорили потом заключенные).

Оскар в Бринлитце был все тем же «старым добрым Оскаром» времен «Эмалии», которым он оставался в памяти своих подручных – типичный бонвиван, человек широкого размаха и бурных страстей.

Как-то вечером, по окончании своей смены, Мандель и Пфефферберг, вспотевшие и уставшие после сварочных работ, поднялись к резервуару с водой над потолком мастерской, чтобы ополоснуться после трудового дня. К резервуару вели несколько маршей металлических лестниц, в нем всегда была теплая вода. Поднявшись наверх, вы скрывались из виду в облаках пара. Вскарабкавшись, сварщики не без удивления обнаружили, что резервуар уже занят: отфыркиваясь, в нем плавал огромный голый Оскар Шиндлер. Вместе с ним плескалась голая эсэсовка с пышной грудью – та, которой Регина Горовитц дала взятку в виде золотой брошки. Заметив присутствие посторонних, Оскар помахал им рукой. Интимный стыд был ему неведом: что-то забавное, труднопонимаемое, и следовать ему невозможно.

Сварщики заметили, что обнаженная девушка явно испытывала удовольствие. Извинившись, они удалились; спускаясь, они покачивали головами, а очутившись внизу, расхохотались, как мальчишки.