нависал над тяжелыми губами, гораздо более полными, чем приличествовало столь ученому мужу. Не красили его и брови, кустистые и жесткие, как усы у старого кота. Хасан Али был вдов и жил в одиночестве в своей богатой усадьбе в предместье Эюб, на берегу реки Кяджис Кхане, усердно занимаясь астрономическими исследованиями, философией и языками.

Кассандра внесла на серебряном подносе две чашечки кофе и бокалы шербета из лепестков розы. Доверенный слуга князя, которого хозяин прозвал «капитаном», по имени Георгицэ, поднес им дымящиеся трубки. В доме была известна привычка гостя прихлебывать горькую кофейную пенку и потягивать острый табачный дымок, время от времени подслащивая угощение глотком прохладного шербета. Чтобы сделать другу приятное, Кантемир старался поступать таким же образом.

— Ты, конечно, знаешь, бей-заде Дмитрий, что в твоем доме я чувствую себя лучше, чем где бы то ни было на свете, — молвил Хасан Али, прихлебнув из чашечки, украшенной розовыми колечками.

Гость осторожно отложил трубку и, подняв из кресла свое тощее и длинное тело, понес его к столу бережно, словно боясь, что оно переломится пополам. Ощупал кипы рукописей и старых редких книг по истории и обычаям турок, подошел к грудам изъеденных временем монет и битых черепков, необходимых князю в его-археологических занятиях. Остановился также ненадолго перед турецкими музыкальными инструментами и оружием, развешанным на стене в глубине комнаты.

— Учение просвещает разум и многогрешные наши души, — продолжал астроном, возвращаясь к князю. — Учение помогает нам познать заветы пророка и склониться перед его несравненной мудростью.

— Оно полезно не только этим, — дружелюбно заметил Кантемир.

Хасан Али осторожно осведомился:

— Чем же еще, бей-заде Дмитрий?

— Не сердись, о друг мой. С моей стороны неучтиво судить по-иному, чем мои учителя, достойные моей глубочайшей признательности. Но свидетельства книг, история царей и царств, деяния людей побуждают меня обращаться мыслью и к тому, что я имею в виду.

Хасан Али усладил уста каплей шербета и заверил:

— Меня опасаться тебе не следует, бей-заде Дмитрий. Говори смело, возражения друга не могут меня рассердить.

— Спасибо, дорогой учитель, на добром слове. Слушая тебя, я всегда вспоминаю другого любимого и доброго наставника моего Еремию Какавеллу, познакомившего меня с эллинскими, латинскими и славянскими письменами, раскрывшего передо мной могущество философии. — Кантемир помолчал, глядя, как тают выпущенные им кольца дыма, затем шагнул к окну. Продолжил с жаром: — Мухаммед-пророк, восприняв заветы всевышнего, воссел на волшебного коня Бурака и поскакал по свету, чтобы разнести во все концы его священную мудрость неба. Но идолопоклонники не вняли ему, не стали слушать его пророчеств. Тогда Мухаммед начал творить чудеса, поражая людей. Он свел на землю луну, разломил ее надвое, и тогда половинка ночного светила проскользнула в его рукав. Теперь я спрашиваю, дорогой учитель, тебя, достигшего совершенства в науке астрономии: веришь ли ты истинно, что половина луны уместилась в рукаве Мухаммеда, хотя по размерам на самом деле была ничуть не меньше, чем вся империя нашего великого падишаха?

Хасан-Али, астроном, шевельнул кустистыми бровями и ответил не задумываясь:

— Над чем не властны законы природы и люди, над тем властен аллах, бей-заде Дмитрий. Я знаю, конечно, что луну нельзя разломить на две части и запросто сунуть в рукав. Но я мусульманин, и единый бог, в коего верую, есть Аллах, вечно живой, мудрый, всеведущий, всесильный, всемилостивый и справедливый. Верую, следовательно, что дело, тобою помянутое, могло случиться воистину, ибо много достойнее веры божественное, чем мирское... Ты же, в иной вере пребывающий, конечно, вправе ни во что иное не веровать, кроме своей Библии, и смеяться над Кораном с его пророчествами.

— Дорогой учитель, зачем же так? Ведь мы с тобой судим о сущем иначе, чем прочие смертные!

— Знаю и это. Ведаю, что давно отвратился ты от божественного промысла, увязнув в суетных писаниях многогрешных мыслителей. Не забывай, однако: мирской путь — недальний путь...

В дверь тихо постучали. Капитан Георгицэ внес зажженные свечи, смиренно поклонился и исчез. В комнате стало светло; за окнами же воцарилась тьма, и панорама Стамбула растаяла в ночи.

— Не брани меня, дорогой учитель, страх божий не оставлял меня никогда. Верую по-прежнему, что всякое учение и закон, на истине господней не строенные, противны разуму и счастью человека. Об этом знаем и мы, преклоняющие колени перед спасителем Христом, и вы, молящиеся пророку. Но мнения своего осмелюсь держаться. Исследовав внешний мир, великий Аристотель обратил взор к внутреннему миру человека и объявил нам, что любознательность человека — от самого существа его, что человек, следовательно, стремится познать все, что сможет, повинуясь тайному велению собственной сущности, — ибо знание дает больше счастья — чем неведение. Значит, от бога и сущности нашей дано людям веление исследовать, изучать и познавать...

— Истинно, бей-заде Дмитрий, истинно. Исследовать, познавать и изучать, дабы приблизиться к познанию творца.

Кантемир затянулся дымом из трубки и шевельнул губами, словно прикусил горьковатую струю. Продолжил:

— Аристотель не сказал нам, однако, всей правды. Осмеливаюсь следовать далее, да простится мне дерзость моя и простота... Наука, дорогой учитель, строится на свидетельствах наших чувств, и искушение от вещественного способно быть сильнее, чем сухие доводы разума. Доводы окружающего нас мира сильнее, чем любые размышления.

— Такого мне слышать еще не доводилось, — сказал Хасан Али, — объясни, прошу тебя, к чему ведешь речь и для чего все это говоришь.

Кантемир улыбнулся.

— Я изложил тебе все по порядку, ибо хотел довериться, заручившись перед тем обещанием не сердиться. И пытался добраться так до истины, истины, которая может показаться чуждой, но тоже идущей от бога: знанием законов и наукой исправляются нравы, устраняются пороки и обретаются добродетели...

— Это уже есть безумие, бей-заде Дмитрий, это — заблуждение. Храни неверных своих, о Аллах, ибо слабы они разумом и к заблуждению склонны!

Невысокий слуга, прошлепав мелко мягкими туфлями по доскам пола, мимо цветастого ковра, одной рукой ловко подхватил серебряный поднос с бокалами и чашечками, другой — трубки и исчез за дверью.

— Теперь скажи, зачем меня звал, бей-заде Дмитрий. Тебе нужна помощь?

Кантемир взглянул на него с удивлением:

— Я не приглашал тебя сегодня, дорогой учитель, хотя и рад, конечно, что ты пожаловал.

Добрая улыбка на лице