Золотое сияние спало почти сразу. Оно пульсировало…

Пульсировало…

И броня света испарилась, как относимая ветром дымка.

Потом Свон стала тем, кем была раньше — простой девушкой, держащей кольцо сверкающего стекла. С минуту она не могла говорить. Потом она протянула корону Сестре и сказала:

— Я…

Я думаю… Ты бы лучше сохранила это для меня.

Сестра медленно подняла руку и приняла его. Она вернула корону в футляр и застегнула его. Потом, двигаясь, как во сне, она подняла одеяло и положила футляр обратно в матрац. Но в ее глазах все еще полыхало золотое пламя, и как долго она бы не жила, она никогда не забудет того, чему только что была свидетельницей.

Ее интересовало, что бы случилось, если бы, для эксперимента, она сжала бы кулак и ударила бы Свон по лицу? Она не хотела пострадать, разбив костяшки пальцев, чтобы обнаружить это. Отразит ли броня лезвие ножа? Пулю? Шрапнель?

Из всей той силы, которой обладало стекло, она знала, что это наибольшая, и эта сила охраняет одну лишь Свон.

Шейла держала свой собственный кусочек короны перед своим лицом. Красный отблеск стал сильнее, она была уверена в этом. Она поднялась и тоже спрятала его в матрац.

Наверное, тридцатью секундами позже, раздался громкий стук в дверь.

— Шейла! — позвал охранник. — Вы готовы ехать!

— Да, — ответила она. — Да. Мы готовы.

— Там все в порядке?

— Да. Отлично.

— Сегодня я буду за рулем. Мы выйдем на дорогу через пятнадцать минут. Загремела цепь, когда ее обмотали вокруг дверной ручки и через дверь; потом раздалось твердое щелканье висячего замка.

— Теперь вам здесь прекрасно и надежно.

— Спасибо, Дэнни! — сказала Шейла.

И когда охранник ушел, Шейла опустилась на колени на пол рядом со Свон и приложила руку девушки к своей щеке.

Но Свон была целиком погружена в размышления. В ее сознании возникали видения зеленых полей и фруктовых садов. Это были видения того, что будет, или того, что могло бы быть. Она видела фермы-тюрьмы, поля, обрабатываемые рабами и машинами-роботами, или это были места, свободные от колючей проволоки и жестокости?

Она не знала, но понимала, что каждый метр, который они проезжают, приближает ее к ответу, каким бы он ни был.

В штабном пункте Маклина проводилась подготовка к дальнейшему продвижению. Доклады по распределению топлива от Механической Бригады лежали на его столе, и Роланд стоял рядом с Другом перед картой Западной Виржинии, прикрепленной к стене.

Красная линия отмечала направление их продвижения по шоссе номер 60. Роланд стоял так близко к Другу, как только возможно; его мучил жар, и холод, который исходил от того мужчины, был ему приятен. Прошлой ночью боль в голове почти свела его с ума, и он мог поклясться, что чувствовал, будто кости перемещались под бинтами.

— У нас осталось только девять бочек, — сказал Маклин. — Если мы не найдем еще бензина, нам придется начать оставлять технику.

Он оторвался от сообщений.

— Эти проклятые горные дороги приведут к перегрузке двигателей. Нам придется тратить больше горючего. Я еще раз предлагаю отказаться от этого похода и пойти поискать горючее.

Они не ответили.

— Вы меня слышите? Нам нужно больше бензина, прежде чем мы начнем…

— Что это сегодня с полковником Маклином?

Друг повернулся к нему, и Маклин, дрожа от ужаса, увидел, что лицо этого человека опять изменилось; его глаза стали щелками, волосы почернели и спадали на плечи. Его тело стало бледно-желтым, и Маклин увидел маску, которая напомнила ему о Вьетнаме и о той яме, где вьетнамцы вымещали на нем свою ненависть.

— У полковника Маклина есть какие-то другие первоочередные задачи?

Язык Маклина стал тяжелым, как свинец.

Друг подошел к нему, его вьетнамское лицо скалилось.

— Единственная задача полковника Маклина состоит в том, чтобы доставить нас туда, куда мы хотим ехать.

Его акцент с правильного английского снова поменялся на охрипший американский.

— Итак, нам придется избавиться от грузовиков и всякого дерьма. Так что?

— Тогда…

Мы не сможем перевезти столько солдат и запасов, если оставим грузовики. Я имею в виду…

Мы каждый день теряем силу.

— Ну, мы сделаем то, что вы говорите, а потом?

Друг пододвинул к себе другой стул, повернул его и уселся, скрестив руки на спинке стула.

— И где мы будем искать бензин?

— Я…

Я не знаю. Мы поищем…

— Вы не знаете. А вы знаете, как далеко те города, в которые вы вторгались, когда бензин был на нуле? Итак, вы хотите вернуться на проторенные дороги и ездить там до тех пор, пока в каждом грузовике и в каждой машине совсем не останется бензина?

Он повернул голову в другую сторону.

— Что ты скажешь, Роланд?

Сердце Роланда подпрыгивало каждый раз, когда Друг обращался к нему. Лихорадка затуманивала его сознание, а во всем теле чувствовались вялость и тяжесть. Он все еще был Рыцарем Короля, но кое в чем он был не прав: полковник Маклин не был Королем, точнее, он не был его Королем.

— О, нет.

Мужчина, который сидел на стуле перед столом Маклина, и был Король. Неоспоримый, единственный и настоящий Король, который не ел и не пил, который никогда не оправлялся и не мочился, как будто у него не было времени на такие земные вещи.

— Я скажу, что мы должны двигаться дальше.

Роланд знал, что много бронированных машин и грузовиков уже остались позади; танк разбился два дня назад у Мериз Рест, и несколько миллионов долларов, которые стоила машина Дядюшки Сэма, оставлены на дороге Миссури.

— Мы идем. Мы должны выяснить, что на той горе.

— Зачем? — спросил Маклин. — Для чего это нам? Я говорю, мы…

— Молчать, — приказал Друг.

Узкие вьетнамские глаза вбуравились в него.

— Мы должны снова пройти через это полковник. Роланд чувствует, что брат Тимоти видел подземный комплекс на горе Ворвик, укомплектованный оперативным электронным оборудованием и главным во всем этом комплексе компьютером. Сейчас необходимо знать его мощь и какую цель преследует этот комплекс. Я согласен с Роландом, что мы должны выяснить это.

— Там, к тому же, может быть бензин, — добавил Роланд.

— Верно. Итак, путь к горе Ворвик, быть может, решит нашу проблемы. Да?

Маклин отвел глаза. В его сознании всплыл образ девушки, болезненно красивой. Он видел ее лицо ночью, когда закрывал глаза, как видение из другого мира. Он не мог удерживать свое собственное соображение, когда бодрствовал.