Ел он очень чисто, в пиале на дне не оставлял ни одного зерна, палочками он управлялся с большим искусством, тут же подхватывал рисинки, которые попадали на стол, и отправлял их в рот, а я при этом просто немел от удивления. Мао Цзэдун же не придавал этому особого значения, он вел себя так, как будто бы таково естественное поведение всех людей на земле.

Когда Мао Цзэдун брал в руки палочки для еды, то он обычно любил постучать ими по краю пиалы и с чувством, вздохнув, произнести:

– Вот, когда все крестьяне смогут есть то, что едим мы, тогда можно будет считать, что это будет дело, это будет великолепно.

Когда мы привыкли друг к другу, то уже не стеснялись в выражениях. Я частенько высказывался так:

– Председатель, ну как это называется? В мире столько вкусных вещей, а вы ведь ничем не ограничены, и тем не менее вы ничего не хотите есть.

Мао Цзэдун серьезно смотрел на меня:

– Ну ты и загнул. Тебе и этого всего мало? Чего же ты еще хотел бы? Ты просто хочешь стать капиталистом.

По сути дела, в то время я питался ничем не хуже председателя. А сейчас и я, и телохранители, находившиеся при Мао Цзэдуне, вероятно, едят лучше, чем в те годы ел председатель Мао Цзэдун. Однако в то время я не мог так сказать. Я мог только предлагать, рассказывать о знаменитых блюдах и предлагать, чтобы он их попробовал.

Мао Цзэдун хмурил брови:

– Мы что, собираемся устраивать государственный прием? Да кушанья, о которых ты говоришь, это дорогие блюда; но ведь не обязательно, что дорогое блюдо является в то же время и питательным. По-моему, для человека хороши все злаки; человека можно прокормить чумизой. Вот ведь мелкие землевладельцы, помещики, богатые крестьяне, кулаки – все они жили дольше, чем капиталисты. Ты веришь, что это так?

Мне делать было нечего, я кивал головой. […]

Должным образом наладить лечение Мао Цзэдуна – вот то дело, которое я никому не мог передоверить, да, собственно говоря, это и была моя первая обязанность.

Когда я работал подле Мао Цзэдуна, то болел он очень редко.

[…] Он и на самом деле никогда не болел заразными болезнями. Мао Цзэдун вообще болел редко, но это вовсе не значит, что мне легко было работать. Иной раз мне приходилось далеко не сладко. При этом существовали две главных трудности, с которыми я сталкивался. Во-первых, было непросто уговорить Мао Цзэдуна принять лекарства. Во-вторых, тяжело было иметь дело с Цзян Цин.

Как-то раз Мао Цзэдун был в неважном настроении, он постоянно хмурился и втягивал сквозь зубы холодный воздух. Да еще и пища не шла ему в горло, он все время хватался за щеку. Я заметил это и тут же подумал о его зубах. Настоял на осмотре. И ему пришлось сесть в плетеное кресло и открыть рот.

Конечно, это было воспаление десны. Опухоль была огромная и уже нагноилась.

– Зубная боль – это не болезнь; но как зубы заболят, так жить не хочется. – Я напомнил ему эти его собственные слова. Он засмеялся. Я сказал: – На сей раз тут действительно есть заболевание. Десна нагноилась, лимфатические узлы распухли. Вам надо бы принять лекарство, принять антибиотики.

Мао Цзэдун от боли морщил брови, но по-прежнему улыбался:

– Ох уж эти мне врачи. Любите вы пичкать человека лекарствами.

– Да уж. Как же можно без лекарств, если человек заболел?

– Я обхожусь без лекарств. – Иной раз Мао Цзэдун был очень похож на упрямого ребенка. Он отрицательно замотал головой, и в то же время было очевидно, что его мучила страшная зубная боль.

– Не хайте врачей, если у вас что-то болит, – это вы сами говорите постоянно. – Я знал, что с председателем спорить трудно; здесь лучше всего было привести, нападая на него, его же собственные слова.

– Я хаю не врачей, а лекарства. А нет ли у тебя какого-нибудь такого способа, чтобы обойтись без лекарств?

– Если заболевание серьезное, то без лекарств не обойтись, тут обязательно надо пить лекарства. Приняв антибиотик, вы сможете очень быстро поправиться.

Мао Цзэдун обычно действовал, руководствуясь своей интуицией. А его интуиция, непосредственные ощущения такого великого человека, действительно проникали, как говорится, на три вершка в глубину.

Он говорил:

– Я не принимаю лекарств. Ведь если человек поправляется, только приняв лекарство, то это лишь означает, что сопротивляемость его организма не играет должной роли; это означает, что речь идет о незакаленном человеке. Надо мобилизовать сопротивляемость организма на противодействие внешней агрессии. А если всегда принимать лекарства, то сопротивляемость будет ослабевать, и тогда, когда бактерии вторгнутся снова, жди беды! Стать сильным можно только благодаря борьбе сил сопротивления.

– А если так, то к чему вообще выпускать лекарства? – спросил я.

Мао Цзэдун сказал:

– В тех случаях, когда обойтись одной лишь силой сопротивления организма не удается, можно лекарствами помочь себе победить противника. Вот я и посмотрю на то, как на сей раз сумеют одержать победу силы сопротивления моего организма!

Мне его переговорить не удалось; пришлось пойти на компромисс:

– Ну, хорошо. Я еще понаблюдаю. Если ваши силы сопротивления не сумеют победить, то я должен буду дать вам лекарства.

Спустя несколько дней Мао Цзэдун справился с зубной болью без антибиотиков. Он удовлетворенно улыбался:

– Ну что? Моя сопротивляемость взяла верх. Вот тебе и опора на собственные силы; нельзя опираться только на помощь извне. Ничто на свете не выходит за рамки этой истины.

Помню также, что однажды Мао Цзэдун перенес незначительное заболевание. Я давал ему лекарства, а он возвратил их мне все целиком. Он не раз говорил мне:

– Сюй Тао, нельзя ведь совсем не прислушиваться к тебе как к врачу; но нельзя и слушаться тебя на все сто процентов. Если я буду слушаться тебя во всем, тогда я пропал. Если же совсем не буду слушаться, тогда я тоже ни на что не буду годен.

Когда же он заболевал довольно серьезно, то он иной раз слушался меня. Но, даже соглашаясь принимать лекарства, он дважды, а то и трижды переспрашивал, выяснял необходимость этого. Я окончил медицинский институт, а потому был способен привести целый ряд доводов. Он верил мне и принимал лекарства осознанно. Еще в 1953 году он много раз говорил мне:

– Китайские лекарства и китайская кухня – вот два великих мировых вклада Китая. Если ты не веришь, то подожди, и ты убедишься в этом.

[…] Начиная с эпохи Яньани, с яньаньских лет, Мао Цзэдун строго запрещал Цзян Цин вмешиваться в политику. Из-за этого, чему и я и телохранители были живыми свидетелями, Цзян Цин громко скандалила с Мао Цзэдуном. Мао Цзэдун не шел на уступки. Однако после 1963 года Цзян Цин постепенно, шаг за шагом, начала вторгаться в политическую деятельность партии. Тому было много причин. Немалую роль сыграли в этом Линь Бяо, Кан Шэн. Одновременно нетрудно было заметить, что ее карьеристские честолюбивые устремления и политические заговоры проявлялись все более отчетливо по мере того, как Мао Цзэдун достигал все более почтенного возраста, а здоровье его становилось все хуже.