как бессонные ночи и скорбные дни навсегда напудрили их сединой.

В таком наряде Мария-Антуанетта предстала пред революционным трибуналом. Места для публики были битком набиты народом, который собрался полюбоваться унижениями и страданиями Марии-Антуанетты и беспрестанно требовал, чтобы она поднималась со своего места, чтобы рассмотреть ее.

Один раз, вставая по требованию публики, королева со вздохом проговорила:

— Неужели народу еще не скоро надоедят мои страдания?

Другой раз ее засохшие губы прошептали:

— Я хочу пить.

Но никто из окружавших не осмелился обратить внимание на ее слова, один смотрел на другого, и никто не решался подать ей стакан воды. Один из жандармов наконец отважился сделать это, и Мария-Антуанетта поблагодарила его взглядом, вызвавшим слезы на его глазах, за что он, быть может, на другой же день поплатился головой.

Однажды ночью, возвращаясь из зала заседаний в свою тюрьму, Мария-Антуанетта почувствовала себя такой утомленной, что зашаталась и пробормотала:

— Я ничего не вижу, я не могу идти дальше.

Жандарм, который шел около нее, подал ей руку, и она, опершись на нее, еле дошла до своей тюрьмы.

Наконец в ночь с четырнадцатого на пятнадцатое октября присяжные вынесли приговор, гласивший: «Смерть. Казнь на гильотине!»

Мария-Антуанетта выслушала этот приговор совершенно спокойно. Шум толпы затих как бы по мановению волшебного жезла. Мария-Антуанетта холодно и серьезно поднялась со своего места и сама открыла решетку, чтобы выйти из зала и вернуться в тюрьму.

Наконец утром шестнадцатого октября должны были окончиться ее страдания. Ее душа была преисполнена радости. Она столько страдала, что смерть представлялась ей теперь желанным избавлением.

Она употребила эту последнюю ночь на то, чтобы написать своей золовке, принцессе Елизавете; это письмо представляло собой завещание королевы, но у вдовы Людовика Капета не было никаких сокровищ, у нее остались только слезы да прощальные приветы, которые она просила передать всем, кого она любила.

«У меня были друзья, — написала она, — мысль навсегда расстаться с ними и их горе — это самое тяжелое для меня при моей смерти. Пусть они знают, что я до последней минуты думала о них».

Она решила оставить детям память, не оскверненную рукой палача. Единственное украшение, оставшееся у нее, были длинные волосы; Мария-Антуанетта отрезала их и оставила на память детям, родным и друзьям.

Мысленно попрощавшись с жизнью, она стала приготовляться к смерти. Она чувствовала себя утомленной и разбитой и решила подкрепиться пищей, съев крыло принесенной ей курицы. Затем она стала совершать свой туалет смерти!

Жена тюремщика дала ей одну из своих сорочек, и королева надела ее; затем облеклась в то же самое платье, в котором являлась перед судьями, и покрыла голову чепчиком, одним из таких, какие носили женщины из народа. Приготовившись встретить смерть, Мария-Антуанетта прилегла на кровать и заснула. Ее разбудили докладом, что пришел священник, но Мария-Антуанетта не захотела исповедаться перед одним из служителей Разума, которых назначила республика, изгнав служителей церкви. Чтобы согреть окоченевшие ноги, Мария-Антуанетта стала ходить взад и вперед по камере. Ровно в семь часов дверь открылась, и в нее вошел Сансон, «господин» и палач Парижа. По телу королевы пробежала легкая дрожь.

— Как вы рано пришли! Разве нельзя было немного повременить?

Сансон дал отрицательный ответ, и Мария-Антуанетта снова приняла свой холодный и спокойный вид. Она беспрекословно выпила чашку принесенного ей шоколада и спокойно дала связать свои руки на спине.

В одиннадцать часов она покинула свою комнату, чтобы поместиться в телеге, ожидавшей у ворот.

Никто не провожал ее, и никто не проявлял ни малейшего участия; она прошла мимо жандармов, выстроенных по обеим сторонам коридора; за ней следовал палач, держа конец веревки, которой были связаны руки королевы; затем шли священник и два помощника палача.

Париж знал, что настал час казни королевы, народ уже ждал; на улицах, в окнах домов, на крышах собралась огромная толпа, площадь Республики представляла собой черное море голосов.

Мария-Антуанетта сидела в телеге спиной к лошадям, рядом со священником; позади нее стоял палач и его помощники. Королева была бледна; только ее глаза были красны от пролитых слез, но теперь она была совершенно спокойна, ее взгляд был устремлен вдаль, поверх толпы и домов, губы были плотно сжаты. Ничто не выражало ее душевного состояния, хотя она и видела все. Взгляд королевы упал на женщину с ребенком, который посылал ей поцелуй своей маленькой ручкой. Этот единственный знак участия пробудил королеву из ее оцепенения, и слезы застлали ее глаза. Но толпа снова надвинулась и сопровождала позорную колесницу криками, воем, смехом, аплодировала и осыпала королеву градом ядовитых насмешек и прозвищ. Ее лицо снова стало совершенно холодным и бесстрастным, а взгляд безучастно скользил по толпе; только при виде королевского дворца и надписи над его воротами, поставленной Филиппом Эгалите, бывшим герцогом Орлеанским, в ней вспыхнул злобный огонек.

Около полудня позорная колесница прибыла к месту своего назначения и остановилась у подножия эшафота. Мария-Антуанетта сошла с телеги и стала медленно подниматься по ступеням эшафота.

Во время всего путешествия она не произнесла ни слова, а теперь, бросив прощальный взгляд на Тюильри, вздохнула и наклонила голову. Наступила мертвая тишина. Несколько мгновений спустя Сансон высоко поднял отрубленную гильотиной бледную голову, принадлежавшую королеве Франции. Народ приветствовал его восторженными кликами:

— Да здравствует республика!

В этот вечер один из чиновников республики написал счет, хранящийся до сих пор во Французской национальной библиотеке в Париже. Этот счет гласит: «Перечень расходов по погребению лиц, присужденных трибуналом к смертной казни». Затем, начиная с № 1, помещены двадцать четыре номера и имена казненных; под № 25 значится: «Вдова Капет. Гроб — 6 франков; могила и плата могильщикам — 25 франков».