Уважаемый господин Сато!

Прошу извинить меня за беспокойство, но из-за беспрестанного лая собаки на соседнем участке я лишён возможности спать по ночам. Не откажите в любезности довести это до сведения хозяев.

На сей раз пришла депеша такого содержания:

Уважаемый господин Сато!

Позвольте уведомить Вас о том, что в последнее время на соседнем участке с утра до вечера заводят патефон, что доставляет мне беспокойство. Буду весьма признателен Вам, если Вы напомните соседнему семейству о необходимости заботиться о покое окружающих.

Эти записки приносила Сатико служанка Сато, всякий раз с конфузливой улыбкой объясняя: «Хозяин получил это от господина Боша. Вы уж извините, что приходится вас беспокоить».

Первую жалобу Сатико оставила без внимания: в конце концов, Джонни не так уж часто лаял по ночам. Но с патефоном дело обстояло иначе. Флигель почти вплотную примыкал к изгороди, разделяющей два участка, и в своё время Тэйноскэ испытывал немалые неудобства от шума и возни, которые затевали дети Штольцев. У придирчивого швейцарца били, таким образом, всё основания возмущаться.

Судя по этим жалобам, г-н Бош приезжал из Нагой довольно часто, но Макиока даже не знали, как он выглядит. Когда в этом доме жили Штольцы, кого-нибудь из них всегда можно было увидеть либо на балконе, либо на заднем дворе. Новые же соседи, казалось, старались по возможности не выходить из дома. Если фигурка г-жи Бош нет-нет да и мелькала где-нибудь в саду, то сам швейцарец никогда не появлялся на участке. Возможно, он сидел в одиночестве на балконе, который теперь помимо чугунной решётки был обнесён ещё и сплошной дощатой изгородью высотой в две трети человеческого роста. Было совершенно очевидно, что г-н Бош сторонится людей и вообще весьма чудаковат.

От служанки Сато Сатико знала, что швейцарец — человек болезненный, раздражительный и к тому же страдает бессонницей. Возможно, так оно и было, но как-то раз в доме Макиока появился полицейский агент: ему необходимо было получить кое-какие сведения об их соседях.

Из слов агента следовало, что господин Бош вовсе не швейцарец, за которого себя выдаёт, и что у полиции есть сомнения относительно его благонадёжности. Если Макиока заметят что-либо подозрительное, они должны немедленно сообщить об этом в полицию. Будучи лицом без определённого гражданства, постоянно отлучаясь куда-то из дома и к тому же имея жену, как видно, наполовину китаянку, господин Бош и впрямь мог внушать подозрение властям. К тому же полицейский агент намекнул, что эта женщина вовсе не жена господина Боша, а сожительница. Достаточно на неё взглянуть, чтобы стало ясно: у неё в жилах течёт китайская кровь, сказал полицейский агент, однако сама она это отрицает и говорит, что родом с южных островов, но в отношении её подданства опять-таки нет никакой определённости.

Сатико, заглянувшая к соседке один-единственный раз, хорошо помнила, что мебель у неё в комнате китайская, из сандалового дерева. Скорее всего, эта дама действительно наполовину китаянка, но почему-то скрывает это, подумала Сатико.

Госпожа Бош обладала весьма пикантной внешностью, соединяющей в себе, восточную грацию и европейскую статность, и чем-то напоминала голливудскую звезду Анну Мэйвон, которая была дочерью француженки и китайца, — подобный тип экзотической красавицы импонирует определённой категории европейцев. Госпожа Бош, как видно, тяготилась своим одиночеством и упорно искала общества Сатико: встретив её на улице, она всякий раз приглашала её зайти в дом или же посылала к ней прислугу сказать, что ждёт её к чаю, но после разговора с полицейским агентом Сатико остерегалась принимать приглашения соседки и неизменно отвечала вежливым отказом.

— Неужели больной ребёнок не имеет права послушать патефон? — возмущалась О-Хару. — Разве это по-соседски?

Но Тэйноскэ был твёрд: прав господин Бош или нет, если ему мешает музыка, они не могут позволить Эцуко с утра до вечера заводить патефон, тем более в такие времена, как теперь. И О-Хару ничего не оставалось, как развлекать Эцуко игрой в карты. Против этого занятия, однако, ополчилась Юкико: сейчас, когда Эцуко выздоравливает и у неё началось шелушение, опасность заразиться особенно велика через карты болезнь может легко передаться её партнёршам, то есть О-Хару и «Митоше». Но сиделка, которую Эцуко прозвала «Митошей» за сходство с киноактрисой Мицуко Мито, считала, что эта опасность ей не грозит, поскольку она уже болела скарлатиной, а О-Хару и подавно ничего не боялась. Она не только продолжала играть с Эцуко в карты, но и охотно подъедала остатки с её тарелки, как будто иной возможности полакомиться сасими из окуня или чем-нибудь в этом роде у неё никогда уже не будет.

Хотя Юкико строго-настрого запретила О-Хару подходить к больной, Эцуко скучала и беспрестанно требовала её к себе, с согласия сиделки, сказавшей, что риск заболеть не настолько велик, чтобы соблюдать чрезмерную осторожность. Запреты Юкико, таким образом, не возымели действия, и О-Хару целыми днями торчала во флигеле. Мало того, время от времени они с сиделкой развлекались тем, что отшелушивали подсохшую кожу на руках и ногах у Эцуко. «Вон, барышня, какие лоскутищи с вас сходят!» — радостно восклицала О-Хару и принималась отслаивать очередной клочок. После этого она аккуратно собирала их в руку и шла демонстрировать остальным служанкам: «Вы только гляньте, как облезает барышня!» Поначалу те пугались, но со временем привыкли и уже не выскакивали опрометью из кухни.

* * *

В начале мая, когда Эцуко была уже на пути к выздоровлению, Таэко неожиданно заявила о своём намерении ехать в Токио. Ей нужно во что бы то ни стало поговорить с Тацуо относительно денег. Да, конечно, её поездка во Францию сорвалась, выходить замуж она тоже пока не собирается, но у неё есть кое-какие планы, и ей необходимо знать, может ли она рассчитывать на эти деньги или нет. Если Тацуо согласится отдать причитающуюся ей сумму — хорошо, если нет — ничего не поделаешь, но по крайней мере в этом вопросе у неё будет полная ясность. Она настроена вполне миролюбиво и не собирается ставить под удар ни Сатико, ни Юкико — на этот счёт они могут быть совершенно спокойны. Почему она собралась ехать именно сейчас? Никаких особых резонов у неё нет, просто ей кажется, что в отсутствие Юкико её пребывание в Токио будет менее обременительным для сестры и зятя. Она не намерена задерживаться у них надолго: перспектива сидеть в тесноте среди детского гвалта ничуть её не прельщает. Если ей и хочется где-либо побывать в Токио, то разве что только в Кабуки, да и то она вполне может без этого обойтись, потому что недавно имела возможность посмотреть «Додзёдзи» с участием Кикугоро.

И всё-таки, с кем именно Таэко намерена обсуждать этот вопрос: с сестрой или с зятем, спросила Сатико, и что именно подразумевает она, говоря, что у неё «есть кое-какие планы»? Таэко отвечала неохотно и уклончиво — как видно, она боялась, что сёстры в два голоса примутся отговаривать её от поездки. Не вдаваясь в подробности, она сказала, что сперва попытается поговорить с Цуруко, если же из этого ничего не выйдет, она обратится прямо к Тацуо. Что же касается её «планов», то после настойчивых расспросов Сатико удалось выяснить, что Таэко намерена с помощью госпожи Тамаки открыть небольшое ателье дамского платья и для этого ей нужны деньги.