— Вы были сегодня в порту? — спросил Ёхэй.

Разделав креветок, старик положил их на заготовленный катышек риса и разрезал его на несколько частей. Креветки были такие крупные, что двух с избытком хватило на четыре порции.

— Да, мы провожали одну знакомую, она уплыла на пароходе «Шарнхорст».

Тэйноскэ взял с тарелки суси с ещё шевелящимся кусочком креветки и посыпал его солью, перемешанной с порошком «адзиномото[81]».

— Немецкие пароходы не идут ни в какое сравнение с американскими, — заметила Сатико.

— Что верно, то верно, — согласилась Таэко. — Помнишь, какое приятное впечатление произвёл на нас «Президент Кулидж»? А «Шарнхорст» кажется таким мрачным, совсем как военный корабль.

— Ну что же вы, барышня? Кушайте скорее, — укоризненно покачал головой Ёхэй, заметив, что Юкико всё ещё не притронулась к своей порции.

— Что с тобой, Юкико?

— Она всё ещё шевелится, — пробормотала Юкико, показывая на свою креветку. Не то чтобы Юкико не любила этих «танцующих суси» с креветками, которых Ёхэй, истинный мастер своего дела, подавал гостям ещё живыми. Напротив, это блюдо нравилось ей ничуть не меньше, чем суси с окунем, но она предпочитала всё-таки подождать, пока креветки перестанут двигаться.

— В том-то вся и прелесть, что они шевелятся.

— Юкико боится, что призрак креветки будет являться ей по ночам.

— Не думаю, чтобы такой призрак мог кого-либо напугать, — хохотнул биржевой маклер.

— Как сказать… Помнишь ту лягушку, Юкико?

— Лягушку? — переспросил жену Тэйноскэ.

— Когда я была в Токио, Тацуо повёл нас с Юкико в ресторанчик, где готовят якитори.[82]Пока подавали курицу, всё было хорошо, но напоследок хозяин решил попотчевать нас лягушатинкой. Когда он стал убивать лягушку, до нас донеслось такое душераздирающее кваканье, что нам обеим стало не по себе. После этого Юкико всю ночь не могла уснуть…

— Давайте поговорим о чем-нибудь другом, — предложила Юкико. Убедившись, что креветка перестала двигаться, она взяла палочки.

В середине апреля Макиока по обыкновению всей семьёй отправились в Киото. На обратном пути в поезде у Эцуко неожиданно поднялся сильный жар. Всю неделю перед этим девочка жаловалась на усталость и даже в Киото казалась на удивление, вялой. Когда добрались до дома, температура у неё была уже под сорок. Приехавший вскоре, доктор Кусида высказал предположение, что у Эцуко скарлатина, и обещал заглянуть ещё раз на следующий день.

К утру всё лицо у девочки покрылось красной сыпью, только вокруг губ кожа оставалась белой. «Да, это, без сомнения, скарлатина», — сказал доктор Кусида и посоветовал поместить Эцуко в больницу, но девочка яростно запротестовала. Учитывая, что это инфекционное заболевание, как правило, не носит эпидемического характера и редко передаётся взрослым, доктор согласился лечить Эцуко дома, при условии, однако, что будут приняты всё меры предосторожности и больная будет надёжно изолирована от окружающих. К счастью, сделать это оказалось нетрудно: рядом с домом находился отдельный флигель, служивший кабинетом Тэйноскэ, и Сатико решила перевести дочь туда. Тэйноскэ же пришлось примириться с мыслью о необходимости найти для своих занятий какое-нибудь другое место.

Флигель состоял из двух маленьких смежных комнат — в шесть и в три дзё, но там были всё необходимые удобства: электричество, газ и даже водопровод, который провели года четыре назад, когда Сатико, заболевшая инфлюэнцей, перебралась туда ради безопасности домочадцев. При желании там можно было даже готовить еду. После того как письменный стол Тэйноскэ, его книги и бумаги перенесли в спальню на втором этаже, а всё остальные вещи убрали в кладовку и шкафы, Эцуко с сиделкой переселились во флигель.

Связь между флигелем и домом фактически прекратилась, если не считать того, что кто-то должен был носить во флигель еду и всё необходимое для Эцуко и сиделки. Стали думать, на кого можно возложить эту обязанность. О том, чтобы воспользоваться услугами кухарки и её помощницы, не могло быть и речи — им следовало держаться от больной как можно дальше, поэтому выбор пал на О-Хару, и та с радостью согласилась — в отличие от всех остальных её ничуть не страшила опасность заразиться скарлатиной. Но, как ни похвальна была смелость О-Хару, в данном случае этого оказалось недостаточно: выходя от Эцуко, девушка по своему обыкновению забывала мыть руки. Допускать О-Хару во флигель небезопасно, сказала Юкико и решительно заняла её место. Уж кто-кто, а она-то сумеет соблюсти необходимую осторожность. Отныне Юкико всё делала сама: готовила и подавала Эцуко еду, мыла после неё посуду. Всю неделю, пока у девочки держался жар, она почти не отходила от неё, а ночью по очереди с сиделкой каждые два часа вставала, чтобы сменить пузырь со льдом.

Вскоре состояние Эцуко улучшилось и жар стал постепенно спадать. Однако доктор Кусида предупредил, что окончательное выздоровление наступит ещё не скоро, дней через сорок-пятьдесят, когда после сыпи кожа подсохнет и окончится шелушение.

Между тем Юкико было уже пора возвращаться в Токио, но она решила отложить свой отъезд и, сообщив об этом Цуруко, попросила выслать для неё кое-что из одежды. Без сомнения, её радовала возможность задержаться в Асии, пусть даже в качестве сиделки, добровольно затворившейся во флигеле.

Юкико не допускала к племяннице никого, даже мать. «Тебе, с твоим хрупким здоровьем, нужно остерегаться больше, чем кому бы то ни было», — говорила она Сатико, и та, лишённая возможности ухаживать за дочерью, томилась вынужденным бездельем. Юкико посоветовала ей сходить в театр: за Эцуко можно было уже не волноваться. Сатико знала, что в Осаке снова гастролирует Кикугоро, и намеревалась непременно побывать на его спектакле, тем более что на сей раз в программу была включена её любимая пьеса «Додзёдзи». Но идти развлекаться, оставив дома больного ребёнка, Сатико не могла, так что ей пришлось довольствоваться граммофонной записью «Додзёдзи» с голосом знаменитого Вафу.[83]Из всех домочадцев в театр выбралась только Таэко, которой Сатико настоятельно рекомендовала посмотреть эту пьесу.

Тем временем Эцуко поправлялась и с каждым днём всё больше скучала в своём флигеле. Единственным её развлечением был патефон, который не умолкал ни на минуту, что не замедлило вызвать протест со стороны соседа-швейцарца. Как видно, этот господин отличался довольно-таки трудным характером. Месяц назад он высказал такое же неудовольствие по поводу «лая собаки на соседнем участке». Свои жалобы и претензии он направлял в письменном виде домовладельцу г-ну Сато, который жил через два дома от Сатико. Тогда в его жалобе говорилось следующее: