Вот что значит иметь чистую, как портянка, совесть, крепкое и горячее, как глинтвейн, сердце и холодную, как льдина, голову. Никаких проблем. Со сном.

Я же вертелся, будто лежал не на кушетке, а на головнях затухающего пионерского костра. События последних дней настолько были насыщены, что у меня возникло впечатление: плыву в кроваво-блевотной массе. Все смешалось до такой степени, что уже не понимаешь ни себя, ни тех, кто пытается использовать тебя в качестве гарнира на барский стол.

Если крайне упростить военно-политическую обстановку местного значения, то все события ерзают вокруг дискеты. На неё притязают три стороны, если не считать меня. Конечно, она мне интересна, как мертвому музыкальное сопровождение оркестра под управлением Лунгстрема, да не помешало бы знать, что мой отчим оставил потомкам. Он-то — ладно. А вот что я оставлю после себя? Вопрос интересный. Разве что кину с плеч, как плащ, Чеченца, и он пойдет блудить по замордованной родной стороне.

Дом я не построил, дерево не успел посадить, дети?..

Как был прост, ясен и удивителен мир, когда мы все были детьми. Каждый день — день открытий и чудес. Помню, на море я поймал огромную медузу, похожую на студень, и выбросил её на берег под обжигающие солнечные лучи. Ю очень удивилась этому студенистому зверю, присела над ним, высунув от любопытства язычок, потом спросила:

— Она живая, Алеф-ф-фа?

— Живая, — пожал плечами.

— Ей больно?

— Не знаю.

— Больно, я знаю, — и накрыла своей панамой расплавленное стекло медузы.

Теперь понимаю, если бы не снимала панаму, жила бы… А так остался лишь фотография на стене… Фотография на стене?..

Я вздернулся на кушетке, точно от удара: фото на стене в этом кабинете. Она не должна была находится в этом кабинете отчима. Не должна. По всем житейским законам или тогда я ничего не понимаю в людях. Когда Ю ушла, Лаптев сказал моей матери:

— Может, оно и к лучшему. Она ничего не поняла. А мы все забудем, как сон.

— Бедная девочка, — ответила мать.

И все. Ю как будто и не было. Ее забыли, как дачники забывают в электричках кусты сирени. Или мяты.

И вот эта фотография на стене. Я осторожно включил ночник отсвечивало стекло в рамке, и фото казалось размытым, точно на экране компьютера.

Все! Цветной камешек в калейдоскопе последних событий, дрогнув, занял свое местечко: красивый и гармоничный узор вспыхнул перед моими глазами. И, увидев его, можно было спокойно уходить в мир иной — будничная и портяночная жизнь не имела смысла. Ничего более не имело смысла и ничего не страшило.

Я обрел бессмертие, потому что увидел гармонию жизни, такой какова она должна быть на самом деле.

Я увидел совершенную красоту мироздания, к которому надо стремиться всей душой.

Я увидел сияющую гряду… и за ним Город, который есть… Есть! И в нем, я твердо знал, жила девочка Ю… И она помогала мне…

Золотистый кругляш находился между фото и бумагой. Обыкновенный кусок спрессованного сплава, мне неведомого. И в это странное образование забита информация, способная совершить передел власти и территорий, если не во всем мире, то в нашей российской глубинке точно.

Я сидел в полумраке кабинета и не испытывал никаких чувств по поводу того, что владел несметными, по мнению многих, сокровищами. Что с этим делать? И главное, как вскрыть металлическую банку, не имея ножа? Вот в чем проблема. Для меня. Жаль, что мы в школе не проходили компьютерную грамматику.

Проклятый прогресс: раньше кидали бутылку с планом острова сокровищ, и никаких более ухищрений, а нынче что?..

Ааа, ничего, зевнул я, утро вечера мудренее, авось, чего-нибудь скумекаем. Дай-то Бог!..

На удивление спал спокойно и крепко, как младенец в деревянной люльке. И проснулся поздно — за окно полоскался новый день, точно красноармейская шинелька на ветру, извлеченная из тухлого чуланчика. Потянулся — и поймал рукой рамку на столе. Мелькнула Ю за стеклом, как живая.

Боже! Это не сон то, что произошло ночью. Я нашел проклятый компакт-диск! Где он? Под подушкой? Да, именно под ней и лежал диск с золотым напылением. На его матовой поверхности отпечатались двое, я и Чеченец.

Братушки мои, что делать? Все ждут от нас подвига — а он уже совершен, и проблема в том, чтобы никто не узнал о нем, пока я сам не определяю тайну диска.

Кто способен мне в этом помочь? После некоторых размышлений я вспомнил, что Алоиз приводил сюда в кабинет молодого хакера — взломщика компьютерных систем. А почему бы ему не появиться ещё раз. Для профилактического осмотра «писюка», как верно выражаются специалисты.

На мою просьбу служивый человечек Гуськов отреагировал с равнодушием табурета к заднице. Хакера — так хакера, хозяин, дело правильное: надобно укреплять мощность машина, а то не тянет doom-doom…

— Чего не тянет? — не понял я.

— Да, стрелялка такая, хозяин, — стеснительно улыбнулся мелкотравчатым личиком. — Крутая… кровища там… ууу!..

— Кровожадный ты, братец, — по-панибратски похлопал прислужника по детскому плечику. — Действуй, Алоиз!.. В своих же интересах…

— Есть, хозяин! — и отправился искать хакера. По телефону.

Два моих телохранителя-тюремщика поначалу прислушались к нашему разговору, а потом заскучали: разве это дело пускать искусственную кровушку? Общим выражением лица были похожи на братьев, которых в детстве уронили с крыльца, после чего у мальчиков Кеши и Ромы интеллект приказал долго жить. Если они были сотрудниками ФСБ, то я тогда мать Тереза, как однажды выразилась Вирджиния.

— Скучаем? — спросил я их, естественно, тюремщиков.

— Ну? — сказал Кеша.

— Пушки заряжены?

— Ну? — сказал Рома.

— Может стрельнем на спор?

— Чего? — выдохнули разом.

Я объяснил, что был лучшим стрелком в 104-ой дивизии ВДВ и могу выставить ящик водки против их двух шляп. Меня не сразу поняли: как это? Привязываем бутылки (пустые) к сосне и пуляем метров с тридцати, кто больше набьет посуды тот и выиграл. Или ящик водки, или шляпы.

— Ну, ты, паря, блин, даешь, — сказали Кеша и Рома. — Они ж казенные. Шляпы-то?

— Как хотите, — пожал плечами. — Слаб`о, значит? Ну-ну…

Через четверть часа вековая тишина медвежьего уголка лопнула, как стеклянная крыша теплицы от метеоритного дождя. Алоиз похлопотал со столиком и каким-то чудным образом организовался легкий фуршет на природе: водочка, балычок, икорка и… девочки… Точнее, их роль выполняли бутылки, подвешенные к дальней сосне. Каждая емкость имела свое имя: Танюха, Ируха, Регина, Пелагея, Нунехия, Матильда Абрамовна, Екатеришка-матушка… и так далее.

— А ну-ка дай-ка я… обласкаю… Нунехию, мать её так! А я щас Ируху… в горлышко!.. — примерно так орали стрелки Кеша и Рома. — Ур-р-ра!