– Вот это ни к чему. После стрельбы и гибели пани Барбары никто из вражеских лазутчиков там долго не покажется. Стало быть, о Мартыне Кучине пока можно забыть, равным образом и о мусью Лелуаре. Они поблизости, но где именно – понять невозможно.

– Возможно! – возразил я. – Мартын Кучин сказал, что найти его я смогу через одного из портовых сторожей. А звать сторожа… звать его…

– Это сейчас неважно, – прервал меня Бессмертный. – Время упущено. Сторожа давно предупредили, и на все вопросы он будет отвечать «не могу знать». И следить за ним бессмысленно, после вашего вторжения в Сорочью корчму враги наши затаились. По крайней мере это было бы логично. Стало быть, остается «Марсельеза». Она вне всякой логики, и, наверняка, в ней есть какой-то смысл.

Это заявление меня сильно озадачило.

Оказалось, Бессмертный сделал вывод в духе той своей стратегии, которую проповедовал нам на Даленхольме. То есть наш враг подсовывает нам не то, что есть на самом деле, оказывает себя там, где мы его не ждем, а там, где не ждем, должен появиться. Всякий разумный человек скажет, что подвалы, в которых по ночам гудит «Марсельеза», – последнее место, где следует искать лазутчиков. Значит, именно туда следует направить свои стопы.

Беседуя, мы вышли из лазарета. Под него приспособили один из домов церковного причта, у дверей коего стояли на карауле два солдата, а окошки были забраны решеткой, так что сразу и не догадаешься о скрывающейся за ними медицине, да и выходили как дверь, так и окошки в малозаметный тупичок, упиравшийся в стену артиллерийского арсенала. Прогуливаясь возле Петропавловского храма Цитадели, мы увидели, как проезжает на гнедой лошади тот, кого солдаты прозвали Лезь-на-фонарь. Прозвать-то прозвали, а глядели на Федора Федоровича с искренним восхищением. Я поклонился ему, он отвечал мне улыбкой и кивком.

– Вот единственный из наших командиров, который рвется в бой и способен вести за собой и кавалерию, и пехоту, – сказал я Бессмертному. – Ему бы по болезни сидеть в своем имении да лечить раны, а он в строю. Как бы я хотел не бродить по городу в поисках привидений, а честно служить в его отряде.

– Да и я тоже охотнее бы скакал с саблей наголо, чем считал картузы с порохом и проверял, не поставлены ли бочата в лужу, – отвечал он. – И был бы любимцем дам и девиц, как все гусары. Однако мое место при порохе. Полагаете, я не знаю, что меня прозвали Канонирской Чумой? Но кто-то же должен следить, чтобы порох оставался сухим.

– Погодите, Бессмертный! Есть еще один человек, который может немало порассказать о вражеских лазутчиках! И с ним нам надобно первым делом потолковать, – вспомнил я. – Сейчас, когда я совершенно на себя не похож, я могу спокойно среди бела дня прийти к приятелю моему Ивану Перфильевичу, он-то меня узнает и с бородой по пояс. Заодно и предупрежу его о возможных записках от нашей незнакомки, язык не поворачивается называть ее Ксенией…

– Да, это логично, – согласился сержант. – Итак, попытайтесь. Будочник может рассказать кое-что ценное о театральном стороже и его сомнительных знакомствах. Ведь из будки, как мне кажется, прекрасно видны театральные двери. А потом, вооруженные этими сведениями, мы можем хорошенько прижать сторожа. Очень хотелось бы знать, почему убийца Анхен не ушел через театр, а выскочил на Малярную улицу с риском попасться на глаза вашему квартирному хозяину или его супруге.

– Это нам расскажет Эмилия, когда придет в себя.

– Если захочет. Женщины иногда бывают очень упрямы. А мы не знаем, кто и как ее ранил чуть ли не насмерть.

– Вы верите особе, которая назвалась Ксенией? – спросил я.

– Я понимаю эту особу. Она молода и способна на благородные порывы. Ее увлекла за собой женщина, которой она доверяет безоговорочно. Сдается, что у них есть общий враг.

– И эта женщина – мусью Луи?!.

– Да, Морозов. Попробуйте рассуждать логично. Вы решили, что француженка Луиза – мужчина. Почему? Потому, что она мужеподобна, коротко острижена, ходит в сюртуке или в длинном гаррике, не расстается с пистолетами… О том, кто сбил с толку Эмилию Штейнфельд, говорить сейчас не будем! А взгляните на дело с другой стороны. Какой должна быть женщина, которая ищет убить врага своего, и не просто убить, а собственными руками? Она менее всего похожа на госпожу Филимонову, поверьте мне. Она достаточно сильна не только духом, но и телом, иначе не стала бы ночью расхаживать в мужском костюме. И у нее характер сродни мужскому, а это непременно скажется и на внешности, на выражении лица. Обратите внимание, эта загадочная особа не просто плетет интриги – она сама выходит в бой против своего обидчика. И будьте же хоть немного благодарны, сдается, именно она спасла вас в Сорочьей корчме.

Тут возразить стало нечего – разве что устыдиться. Я не был настолько глуп, чтобы спутать женщину с мужчиной, но я плохо знал женщин. До восемнадцати я встречал кроме матушки и сестер лишь кузин и теток, особ одного круга, соблюдавших общепринятые правила и обученных хорошим манерам. К ним относилась и Натали. Затем, во время плавания, я видел гречанок и албанок, но изучить их не мог и не пытался. Некоторые из них были доступны, некоторые неприступны – вот и все, что я знал о них. Затем я жил в Риге и льстил себя надеждой, что знаю местных немок, и молодых, и зрелых матрон. Я никогда в жизни не встречал женщины деятельной, бесстрашной, уверенной в своих силах, обуреваемой сильной, всепоглощающей страстью. Надеюсь, что более и не встречу.

– Опять же, если бы Эмилию ранил так называемый мусью Луи, вряд ли бы она после этого отправилась за ним в его жилище, – продолжал Бессмертный. – Я полагаю, Ксении, или кто уж она на самом деле, верить можно. Хотя у нее такой норов, что не приведи Господь. Тяжко придется тому, кто вздумает на ней жениться.

Я посмотрел на него выжидающе, но больше он на эту тему не распространялся. Он только спросил, есть ли у меня деньги, и немного добавил. Встречу мы назначили в погребке доброго Ганса.

Поев в лазарете, я отправился в Рижскую крепость, на угол Большой Королевской и Известковой, искать Ивана Перфильевича. Я хотел всего лишь понять, когда бывший моряк заступает на вахту.

Шел я так, чтобы оказаться на Большой Песочной. Я хотел удостовериться, что возлюбленная моего бешеного дядюшки цела и невредима. Остановив возле самого ее дома служанку, которую Бергер выпустил торговать на улице с корзинами, где под вышитыми полотенцами лежали еще горячие пироги и крендельки, я, как опытный повеса, полюбопытствовал, не боязно ли такой хорошенькой девице в такое опасное время, когда в городе полно пришлого люда, открыто показывать прохожим свою выручку. Мой немецкий язык был уже настолько хорош, что служанка охотно остановилась со мной потолковать. Если бы ночью в дом ломились, она первым делом доложила бы об этом. Но она лишь похвасталась соседом-пивоваром, который в одиночку скрутил и доставил в часть двух воришек. Я купил крендель с корицей, на том мы и расстались.

Я шагал по городу в состоянии величайшей самоуверенности. Я уже не чувствовал себя нелепо в одежде с чужого плеча и свыкся со своей бородой. Я верил и в помощь Божью, и в то, что мы вчетвером распутаем все хитросплетения этой интриги. Когда речь шла только обо мне и о том, сколь несправедливо я обвинен в убийствах, я пребывал в страхе, порожденном беззащитностью и неуверенностью. Я был один против врагов, зримых и незримых. Сейчас дело обстояло куда как серьезнее – наша тройка под предводительством сержанта Бессмертного объявила войну шпионам неприятеля. И, хотя обвинений в убийствах никто с меня не снимал, я чувствовал себя великолепно, я был готов к бою.