десять лиг вокруг все знают владелицу той фермы. Другой такой на свете нет. Одних подкидышей у нее в доме одиннадцать человек.

— Одиннадцать?

— Столько и есть, сеньор.

— Хорошо, что нашлась хоть одна святая в том краю, где столько матерей способны покинуть своих детей.

— Да что говорить, бесстыдниц на свете немало. В нашей-то части села на одну честную одна гулящая приходится, а вниз по реке так все — гулящие.

Генерал улыбнулся и сказал:

— Хорошо, что вы живете неподалеку от Острова, добрая женщина. Когда испорченность нравов станет всеобщей, вы сможете там укрыться.

— Вот-вот! Да ко мне зараза уже не прилипнет. Мне бы хлеба добыть для моих детей. У меня работы много, мне не до веселья. Вон лодка течь дала, а когда раздобуду новую, один Господь ведает. Покровительница наша обещала досок мне дать, да мне и идти-то к ней совестно.

— И не ходите. Завтра ступайте в усадьбу Симо-де-Вила, спросите там Кейроса, и будут вам деньги на новую лодку.

— Хвала Господу! Стало быть, ваша милость и есть сеньор генерал, что недавно к нам пожаловал?

— Прощайте, добрая женщина, приходите.

Генерал сошел на берег.

— Подождать вашу милость? — спросила мельничиха.

— Нет, я переберусь обратно по Каменному Броду, что близ Санто-Алейшо.

Берегом Тамеги Антонио де Кейрос дошел до холма, склон которого спускался к Эстеванову Проулку. Он устал и присел, отирая пот, на тот самый валун, к которому некогда Луис-мельник прислонил труп Жозефы. Генералу вспомнилось, что как-то раз июльским вечером они с Жозефой сидели на этом валуне. Внизу журчала вода, оплескивая ветви ив, квакали лягушки, и время от времени на поверхность реки выпрыгивал окунь с серебристым брюшком. Антонио Кейрос, казалось, приглядывался и прислушивался ко всему вокруг; но видел он только лицо Жозефы, слышал только ее голос, и платок его был влажен от слез.

Затем по каменистой крутизне Проулка он поднялся наверх в Санто-Алейшо и присел отдохнуть в церковном дворике. Его томила усталость. Из дома священника вышел, опираясь на палку, престарелый падре с требником под мышкой и сел в тени под платаном. Заметив незнакомца, он учтиво его приветствовал и пригласил к себе в дом.

— Вы приходский священник? — осведомился генерал.

— Да, сеньор. А вы, видимо, не с этого берега Тамеги?

— Нет, не с этого. И давно вы в здешнем приходе?

— Вот уже двадцать семь лет.

— Насколько можно судить, в вашем селении немало состоятельных землевладельцев.

— Есть очень богатые, семья Пиме́нтас, например, подполковник, майор в отставке, еще кое-кто.

— Если вам нетрудно, сеньор священник, раз уж вы столь любезны с приезжими, не могли бы мы совершить прогулку по этому селению, оно кажется мне весьма живописным.

— С превеликой охотой.

По пути священник называл имена владельцев лучших строений. Они подошли к развалинам большого крестьянского дома. Генерал, казалось, желал тщательно осмотреть и место и развалины.

— Здесь, — проговорил викарий, — жил один земледелец, умерший три года назад, когда ему было за восемьдесят. Его звали Жоан да Лаже. Он выпивал ежедневно пинту водки и дожил до столь преклонного возраста! Вот и верь после этого врачам! Об этом доме есть у меня одно весьма печальное воспоминание. Давным-давно это было!.. Около сорока лет назад... В тысяча восемьсот тринадцатом году, когда я доучивался в семинарии, пришлось мне присутствовать на отпевании одной бедной девушки, погибшей в водах Тамеги; одни говорили, что то было самоубийство, другие — что несчастный случай. Девушка была чудо как хороша. Помню я, умерла она в ночь, а похоронить пришлось наутро, смрад был невыносимый. Как могла смерть за несколько часов превратить ангельскую красоту в мерзостное гноище?

— Что же толкнуло ее на самоубийство?

— Не могу сказать с уверенностью, у меня есть лишь подозрения; да притом говорится в Священном писании: простите усопшим. Долг наш — молиться за них, а не требовать их к ответу.

Приходский священник, ведший эти речи, был тот самый отец Бенто родом из Повоа, который даже в пору молодости, столь жадной до чужих тайн, требовал, чтобы его собеседник, секретарь судьи, не пятнал злоречием неостывшего праха утопленницы.

Генерал воздержался от расспросов; падре, однако, прибавил:

— Развалины эти скоро исчезнут. Жоан да Лаже умер в бедности. Все, что у него было, он заложил казне и религиозным братствам. Жена его умерла с горя в доме своих родичей, где-то в Баррозо, а он после ее смерти проел и пропил тридцать тысяч крузадо. Один бразилец купил у него этот дом и угодья, они до самой реки тянутся; сейчас он сносит дом, хочет построить виллу. Пока еще цел верхний этаж, где была когда-то спаленка Жозефы. Оттуда я провожал тело покойной в церковь. Сдается мне, вас опечалила история бедной девушки, ваша милость, — сказал викарий, заметив, что старый генерал с трудом сдерживает слезы.

— Стариков разжалобить легко... Продолжим прогулку, сеньор викарий. Отсюда начинается спуск к Каменному Броду?

— Да, по этому Проулку; а затем нужно перебраться на выгон, что справа. Я вас доведу до того места, нам по пути: я собираюсь проведать одну болящую, которая живет на берегу реки.

Когда они вышли к Каменному Броду, генерал спросил:

— Вы никогда не слышали, сеньор викарий, историю про младенца, которого нашли здесь в реке, когда он плыл в колыбели по течению?

— Это было близехонько отсюда, в сотне шагов, там, где река образует заводь. Я очень хорошо помню, что младенца нашли в ту самую ночь, когда утонула Жозефа да Лаже. Это совпадение навело многих на всякого рода домыслы и догадки; но я осуждаю слишком поспешные выводы. Да в этих краях и всегда были грешницы, полагающие, что им удастся скрыться от ока божьего, если они утаят от людских глаз детей, которых обрекут участи подкидышей.

— Я слышал, что младенец остался в живых.

— Да, сеньор, младенец был здоровенький и сухой в своей ивовой плетенке, его нашел во время рыбной ловли крестьянин, что арендовал ферму Санта-Эулалия у семейства Валадарес. Все попытки узнать, кто мать, так ничем и не кончились.

— А человек, который нашел младенца, уже