Я подумала было написать Виндзору, но быстро отказалась от этого намерения, даже не взявшись толком за перо. Что я могу ему сообщить? Пока на мою голову не падет удар, с его стороны мне помощи ждать незачем. Это еще — если удар падет. Уверенности не было ни в чем. Мне стало зябко. Остается лишь надеяться, что острое лезвие минует меня и обрушится на кого-то другого.

В последовавшие за предостережением Гонта дни я почти не покидала Эдуарда, настороженно ждала вестей с заседаний парламента, а имя Питера де Ла Мара не шло у меня из головы, являясь по ночам в кошмарных видениях. Я тщательно обдумала каждую мелочь из того, что знала о нем. Ни Эдуард, ни принц Уэльский больше не посещали заседания парламента, и это бремя легло на плечи Гонта, который пытался ограничить власть де Ла Мара, — Гонт настаивал на том, чтобы на заседания лордов в Белую палату дворца являлось не более двенадцати членов Палаты общин. Де Ла Мар вознегодовал на тон этого приказа и заупрямился. Он демонстративно привел с собой свыше ста полномочных членов Палаты общин, и они встали за его спиной, когда их спикер начал излагать свое мнение лордам и епископам, заседавшим в Расписной палате[90].

Тем самым он показал бессилие Гонта, а в меня вселил страх Божий. Возможно, де Ла Мар вел рискованную игру, бросая небывалый вызов королевской власти, да только я не рискнула бы поставить на то, что он непременно проиграет.

«Ах, Виндзор! Как жаль, что тебя нет здесь, в Вестминстере. Тогда я не тряслась бы от страха».

Ну что ж, я должна сражаться в одиночку.

Гонт беспощадно и очень наглядно описывал мне то, что происходило в парламенте. Бум! Кулак спикера де Ла Мара с грохотом опустился на полированную доску трибуны. Бум! Бум! И так всякий раз, когда он выдвигал новое требование. Куда подевались средства, выделенные прошлым парламентом? Прошлогодние военные кампании стоили дорого, но все провалились, одна за другой. Больше денег не будет, пока дела не пойдут на лад. Затем мягкая маслянистая улыбка. Вот если король готов пойти на некоторые уступки… Тогда возможно прийти к взаимопониманию…

О, де Ла Мара отлично натаскали!

Должен быть учрежден Совет Двенадцати — одобренных лиц! Одобренных кем, Боже правый? Из числа людей знатных и известных высокой нравственностью — они будут обсуждать с королем все финансовые дела[91]. Не должно впредь быть такого, чтобы честолюбивые и эгоистичные стяжатели устраивали свои шабаши (особое словцо, которое больно ударило по моим натянутым нервам), стараясь толкнуть короля на непродуманные политические шаги, которые лишь вредят государству.

А те люди, что приближены к королю сейчас? Что можно сказать о них?

Продажные душонки, все до единого — ни о королевстве они не радеют, ни о выгодах Англии, неистовствовал де Ла Мар. Разве не подобны они стае стервятников, что запускают свои когти в королевскую казну ради наполнения собственных кошельков? Всех их необходимо отстранить от должностей, лишить власти и неправедно нажитых богатств, покарать за злоупотребления.

А что будет, когда парламент — когда де Ла Мар — получит удовлетворение в отношении этих злодеев? Ну, вот тогда Палата общин готова будет рассмотреть вопрос об ассигновании средств на войну с Францией. Тогда и только тогда.

— Они что, мнят себе королями и принцами Англии? — бушевал Гонт, бессильный что-то изменить. — Откуда в них столько гордыни и самомнения? Они разве не отдают себе отчета в размерах моей власти?

— Нет у вас никакой власти, пока парламент держит завязки от кошелька в своих руках, — ответила я. С каждым днем, пока мы ждали, чем все закончится, у меня сильнее и сильнее сосало под ложечкой от страха.

И развязка наступила.

Из числа друзей Гонта они выбрали себе в жертвы Латимера, Лайонса и Невиля. В чем их обвиняли? Как ни смешно, но де Ла Мар и его подручные провели на редкость скрупулезное следствие. Они выдвинули не одно, не десяток, а целых шестьдесят обвинений: взятки и злоупотребление властью, ростовщичество и хищение средств из казны, растраты, подделка документов, торговля доходными должностями… И так далее, и тому подобное. Мне принесли копию этих обвинений, и я читала с нарастающим страхом: де Ла Мар жаждал крови, он не успокоится, пока не изведет своих противников под корень.

Когда его мотивы стали видны яснее ясного, словно брошенная в воду серебряная монетка, я разорвала бумагу пополам. Дело было вовсе не в том, виновны ли поименованные в ней люди. Все дело было лишь в том, что они являли собой ядро правительства, узкую группу вельмож, решавшую, кого допустить к королю, а кого нет. Мы с Латимером пользовались этим ради того, чтобы оградить слабеющего на глазах монарха, но для де Ла Мара это было вопиющее злоупотребление, которое следовало выжечь каленым железом и смыть кровью. Какое было ему дело до того, что Латимер — настоящий английский герой, покрывший себя неувядаемой славой в сражении при Креси? Или до того, что много лет он исключительно толково управлял всем двором Эдуарда? Латимер и его товарищи были людьми Гонта, а де Ла Мара пьянило сознание своей власти, он не угомонится, пока не добьется своего. Гонт ничего не мог поделать.

Пока длились все эти злобные нападки на его министров, Эдуард ни о чем даже не догадывался.

Я ведь не сидела сложа руки. Старалась, чтобы все это безобразие не потревожило Эдуарда, который день ото дня все больше терял связь с окружающим миром. И мне бы это удалось (я всех приближенных заставила поклясться хранить все дело в тайне), если б не один чрезмерно усердный рыцарь, прислуживавший королю. Он был другом Латимера и Лайонса, он умолял короля о заступничестве.

Я отругала его, но дело было уже сделано. Дальше хранить что-либо в секрете стало бесполезно.

— Они не пойдут на это, Эдуард, — пыталась я успокоить его. Отстранение от должностей. Заключение в темницу. Обсуждалась даже возможность казни Латимера и Невиля.

— Откуда нам знать? — Эдуард вцепился пальцами в свою мантию, вырывая из нее клочки меха. Если бы он все еще был способен метаться по комнате, он так бы и сделал. Если бы у него достало сил отправиться в Вестминстер, он бы уже был там, лицом к лицу с де Ла Маром. Но вместо того он лишь заливался бессильными слезами.

— Их стрелы направлены не против вас! — снова уговаривала я короля. — Вам они зла не причинят, вы — король. Они остаются вашими верноподданными.