Фрайтага разбудили грубыми толчками, если не пинками. Орудийные выстрелы раздавались уже давно, и он слышал их сквозь сон, так же как и остальные солдаты, набившиеся в это тесное помещение, — но разбудил их вернувшийся со своего поста караульный.

Фрайтаг отреагировал автоматически, совершив знакомую последовательность движений: натянул сапоги, застегнул поясной ремень, натянул на голову капюшон маскировочного халата. Все спали одетыми, и поэтому требовалось всего несколько секунд, чтобы привести себя в порядок, прежде чем выползти наружу.

Наружу действительно приходилось выползать, в буквальном смысле этого слова, потому что выпрямиться во весь рост в этой яме было невозможно. Раньше здесь, видимо, было картофелехранилище. Из бревен и кусков листовой жести было сложено подобие крыши. Позднее на нее навалили снег и обломки льда. Наружу высовывалась похожая на перископ печная труба, но, несмотря на это, нора в бывшем подвале была всегда полна дыма. Солдаты, нашедшие в ней укрытие, постоянно находились в полуобморочном состоянии, — если не спали мертвецким сном, — вызванном нехваткой кислорода. Чтобы сохранить в своей берлоге правильное соотношение тепла и пригодного для дыхания воздуха, им приходилось постоянно тушить костер, однако это ни разу им не удалось.

Сейчас, пробудившись ото сна, мечтательных раздумий, бессознательной скуки или тупого сна без сновидений, они один за другим выбирались наружу, на холод, где можно было выпрямиться. У всех немного кружилась голова, солдаты слегка покачивались, еще не придя в себя после тяжелого, свинцового сна.

Жуткий холод бодрил и сначала показался даже немного приятным, но через несколько секунд все почувствовали, что мороз пробирает до костей. Солдаты принялись разбирать каски, оружие и гранаты, лежавшие на деревянных полках, которые были устроены в пробитой в снегу нише и висели на крючках.

Все они равнодушно наблюдали за живописным фейерверком пожаров, пылавших по всему городу и ярко освещавших темное предутреннее небо.

Русские, разумеется, атаковали Холм отнюдь не круглые сутки, и нередко устанавливалось затишье. Поэтому солдаты могли встать в полный рост возле своей берлоги, вслушиваясь в тишину, которая была столь же привычна для них, как и звуки боя. Сейчас вокруг них и над ними было спокойно, в отличие от ночи, когда стреляли сильно. О происходящем можно было судить по силе пожаров. Бой был в самом разгаре, и теперь следовало ожидать приказа. Совсем скоро им скажут, куда отправляться.

Ольсен и еще один унтер–офицер привели их к расположенному неподалеку разрушенному дому, где горели костры и собирались один за другим караульные.

Они выстраивались в группы и наблюдали за горящим городом. Тех, кого только что разбудили, выстраивали подобным образом в небольшие отряды. Им было сказано, что они вскоре отправятся на помощь защитникам города. Судя по всему, ждать остается недолго.

Фрайтаг вернулся на периметр из центра города вскоре после наступления темноты. Во время дневного боя он видел преследовавший их танк «Т–34», видел, как Байер скатился с санок, которые вскоре попали под лязгающие гусеницы и отлетели куда–то в сторону; видел, как бросившийся на помощь Байеру егерь вскарабкался на броню танка. Высунувшийся из люка русский танкист выстрелил в него из пистолета. Оглушенный Фрайтаг в это мгновение сидел на снегу, глядя на лобовую броню танка. Бронемашина находилась всего в паре метров от него. Иногда дневной свет производил необычный эффект, делая окружающее совершенно безобидным на вид. Теперь ему казалось, что это лишь неуклюжая грубая машина, выкрашенная зеленой краской и ничем не отличающаяся от прочих машин, остановившаяся в снегу всего в двух метрах от него. Танк крутился на задних гусеницах, осыпая его снегом и ледяной крошкой. Через секунду он покатил в направлении городского центра.

Фрайтаг все так же оставался на снегу. Его лицо было красным от дождя из ледяной крошки и снега. Он механически поднялся и подошел к Байеру, помог ему встать, механически прикрикнул на него, чтобы он двигался сам. Байер, все еще испуганно кричавший, неожиданно замолчал. Фрайтаг помог ему добраться до ближайшего укрытия, но идти дальше не смог и положил раненого на заледенелые доски пола в разрушенном доме.

Здесь стоял жуткий холод, и Байер прямо на глазах начал терять последние силы. Похоже, что жить ему осталось совсем недолго, и Фрайтаг не знал, что ему делать. Он с какой–то тупой отрешенностью выглянул в окно, по ту сторону которого, в нескольких сотнях метрах от дома, возле снежной крепости, все еще шел бой. Неожиданно танк взорвался. Вдали возник второй танк. Он чем–то напоминал подводную лодку, неожиданно всплывшую на поверхность. Остановившись, он начал стрелять из башенного орудия.

Фрайтага охватила какая–то черная неподвижность. Он застыл на месте, сидя прямо и не в силах ни встать, ни лечь. Байер лежал рядом с ним и бредил. Его лицо сделалось еще бледнее, чем веснушчатое лицо Фрайтага. Фрайтаг молча заплакал. Светлый день почему–то стал черным, хотя в его воображении он странным образом обрел, наоборот, жуткую голую белизну, но это была не чернота ночи, а чернота яркого солнечного света, резко обрушившегося на него. Фрайтагу было стыдно своей беспомощности, неспособности помочь умирающему Байеру, но в то же время ему стало настолько плохо, что чувство стыда тут же покинуло его.

Затем совершенно неожиданно он почувствовал себя лучше. Приступ закончился гораздо быстрее обычного. Ему действительно стало значительно лучше. Холод, пронизывавший ноги и руки и пробиравший буквально до костей, теперь казался чем–то таким, с чем можно справиться или, по крайней мере, вытерпеть. Он до сих пор не знал, что делать с Байером. Фрайтаг медленно встал. Выглянув в окно, он увидел, что возле снежной стены идет бой. Над поверхностью снега волной прибоя время от времени мелькали то головы, то торсы русских солдат. Оглушительно хлопали выстрелы. Вражеских солдат убивали очень часто. Один за другим они валились вниз с обледеневших пригорков снежной крепости. Фрайтаг высунул наружу винтовку. Он почувствовал, как живот скручивает в болезненный узел, когда понял, что затвор не повинуется его замерзшим рукам. Он выругался и ударил затвором о подоконник и, когда тот нормально щелкнул и плавно встал на место, начал спокойно стрелять, выбирая первые попавшиеся цели. Фрайтаг чувствовал, как его густые рыжие волосы треплет холодный ветер.

Когда обстановка немного стабилизировалась, он вытащил Байера из дома. Тот не издал ни единого звука. Фрайтаг точно не знал, умер Байер или еще жив. Несколько солдат впряглись в тележку, на которой лежал другой раненый. Они остановились и подождали, когда Фрайтаг уложит Байера. Заметив, что он не в состоянии сделать это один, солдаты принялись помогать ему. После этого Фрайтаг вместе с ними потащил тележку. Они добрались до полевого госпиталя, размещавшегося в здании ГПУ, с любопытством разглядывая в снегу ведущие к нему следы танковых гусениц.

Когда он вернулся на периметр, начало смеркаться. Стало темно, и, забравшись в то же самое укрытие, Фрайтаг так и не смог уснуть в задымленной, плотно набитой людьми норе. Вскоре его разбудили, так же как и всех остальных. Через несколько минут он уже стоял под открытым небом, вслушиваясь вместе с другими солдатами в далекую стрельбу, и ждал приказа.