Второе пророчество – о «мирном царствии», в котором «волк будет жить вместе с ягненком» (Ис 11:1–6):

В главе 9 мы видели: с таким образом мышления вполне согласуется тот факт, что христианский Ветхий Завет – который всегда записывали в форме кодекса – выстроен так, что пророческие книги, такие как Книга пророка Исаии, идут в конце, а сразу вслед за ними начинаются Евангелия, в которых пророчества находят свое исполнение.

Именно так христиане читали Библию по крайней мере со II столетия нашей эры – с эпохи Иустина Мученика и Иринея Лионского. Система толкования, принятая в Королевском колледже – современная наследница древней традиции, согласно которой из Ветхого Завета подбирались отрывки, которые, как считалось, указывали на Иисуса Христа: формально их называли testimonia, «свидетельства» (см. главы 10 и 11). У многих ранних христиан не было доступа ко всему Ветхому Завету, и знали они его в основном по таким testimonia-книгам, видимо, выучивая их наизусть. Вполне вероятно, что в них были даже такие тексты, которые и не имели никакого отношения к Ветхому Завету – скажем, как тот, что цитировался во второй главе Евангелия от Матфея: «Он Назореем наречется» (Мф 2:23).

Понимание Ветхого Завета как истории о бедствии и взывании к спасению, восходит к апостолу Павлу. Священное Писание (здесь, конечно же, имеется в виду Ветхий Завет) он воспринимал телеологически – от Адама ко Христу и далее, ко Второму Пришествию. Эта модель уже подразумевается в Первом послании в Фессалоникийцам и Первом послании к Коринфянам, написанных в первые десятилетия после Распятия, и откровенно выражена в Послании к Римлянам:

Христос отменяет грех Адама, и это прекрасная весть не только для иудеев, но и для всего рода человеческого – потомков Адама. Ветхий Завет читается как рассказ о грехе, в который Адам поверг человеческий род, и о том, как пророчество о спасении из этого бедствия исполнится через Иисуса Христа. Так Ветхий Завет неразрывно переходит к новому закону, о котором повествует уже Новый Завет.

Христианские богословы первых веков нашей эры приняли эту схему как данность и детально ее разработали. Им недостаточно было параллели между непокорным Адамом и его противоположностью – покорным Христом, и они создали более сложную типологию, а именно – ряд соответствий между Книгой Бытия (и остальным Ветхим Заветом) и Евангелиями. Например, Иоанн Златоуст, епископ Константинопольский (349–407) в IV столетии пишет в одной из своих гомилий:

Для большинства христиан со II столетия нашей эры подобное прочтение Библии казалось очевидным и прекрасным: Новый Завет завершает историю, рассказанную в Ветхом, показав, как Бог избавил род человеческий из беды, в которую впали люди и о которой повествует Ветхий Завет. Ветхозаветные персонажи – часто предвестники людей и событий в Новом Завете и в христианской истории. Конечно же, в Ветхом Завете были и другие важные моменты: скажем, он заложил основу нравственного кодекса, – но как повествование он воспринимался историей о падении человека во грех, о непрерывном продолжении греха в истории через непокорность в жизни Израиля и о восстановлении рода человеческого через смерть и воскресение Христа, который позже придет судить мир окончательно.

И, возможно, христиане, впервые столкнувшись с тем, как воспринимают Библию иудеи – ту самую Библию, в которой главным образом содержатся те же книги, какие у христиан именуются Ветхим Заветом, – рискуют испытать сильнейший шок [4]. В иудаизме, если говорить в самых общих чертах, Библия – это история не о катастрофе и спасении, а о наставляющем провидении. Главный персонаж – не Адам: в иудаизме, во всем его развитии до наших дней, не делается никакого акцента на том, будто история о саде Эдемском – это рассказ о «падении» рода человеческого, как говорят христиане. Гораздо более значимую роль играет Авраам, основатель народа Израильского, и намного важнее библейская история о том, как потомки Авраама жили в земле, данной им Богом, и были изгнаны из нее, когда согрешили, но позже им позволили вернуться и жить дальше. Здесь не говорится о «спасении» – а если и говорится, то, по крайней мере, не в том сверхъестественном и личном смысле, которое часто придавали этому слову христиане, а скорее как о божественном властвовании над народом как над единым целым и о наставлении, которое дается этому народу на извилистых путях истории. Пророки присутствуют, но в них видят лишь проводников на пути, а предсказания о Мессии, пускай они и есть, не играют ни главной, ни даже очень важной роли – и представляют интерес для меньшинства. То, сколь по-разному читают Библию иудеи и христиане, можно увидеть даже в распределении книг: Еврейскую Библию, в отличие от христианского Ветхого Завета, завершает не пророческая книга, а Книга Паралипоменон, или Летописи, которая заканчивается на том, как персидский царь Кир позволил изгнанникам-евреям вернуться в Землю Обетованную. Последнее библейское слово при таком порядке книг – это еврейское слово – veya‘al, «пусть он туда идет». (Именно по этой причине иммиграция евреев в Израиль называется «алия», «возвышение» – от того же еврейского глагола ‘alah).

Таким образом, для евреев, по крайней мере на протяжении большей части истории, Библия не касалась ни падения, ни искупления: она гласила о том, как вести верную и честную жизнь в странствиях по перепутьям судьбы народа Израильского. Первые одиннадцать глав Книги Бытия, от сотворения мира и Адама до Авраама – это пролог к истории Израиля, а вовсе не художественное оформление главных тем последующих книг. Христиане были склонны воспринимать весь Ветхий Завет как своего рода пророчество: даже Псалтирь часто прочитывалась как предвозвещение Мессии, а в Книгах Моисеевых, от Бытия до Второзакония, пророчества отыскивались где только возможно. Иудеи, напротив, читали все эти книги как наставления в добродетельной и законопослушной жизни – иными словами, как тору, ведь само это слово на иврите означает «наставление» или «учение» (и его ошибочно перевели как «закон» – см. главу 4). Александр Самели сказал об этом вот что: