Побывав на месте преступления, начальник Александровской полиции никаких «следствиев» заводить не стал, а пошел прямо к вице-губернатору фон Бунге, который был еще и товарищем Приморского окружного прокурора – именно ему следовало докладывать о преступлениях корыстной направленности. Тут корысть была налицо: Никитин слыл человеком весьма зажиточным. Первичный капитал сколотил в майданщиках. Выйдя на поселение, открыл лавочку, но по-прежнему принимал краденое, скупал пушнину у охочих до «огненной воды» гиляков. По слухам, и золотишко к нему несли незаконные старатели, промышлявшие где-то в Тымовской долине.

Осмотрев для начала входную дверь в жилую половину избы, фон Бунге отметил: замки и засовы целые – стало быть, открыл убийцам дверь сам. А коли так – знакомому открыл. Осмотрел избу, потрогал оставшуюся не взломанной дверь в лавку, двойной потолок, где, по словам сожительницы, Никитин хранил специально заказанный железный ящик с деньгами и прочим добром – стало быть, ночные гости шли именно за этим.

Был снят первый допрос с зареванной бабы-сожительницы. Та, по ее словам, даже и не знала, сколько и чего в том ящике было. Но назвала плотников, которые два года назад соорудили под обычным потолком второй. Плотники показали тайную защелку, откидывающую несколько досок в ложном потолке – она оказалась нетронутой. Потолок ломали топорами, грубо, пробовали доски в нескольких местах – стало быть, Никитин тайное место не указал. Вызванный из лазарета доктор Сурминский обратил внимание следствия на десяток прижизненных ран – разрезов и проколов. Стало быть, Никитина перед смертью пытали.

Железный ящик мог сделать в посту один-единственный человек – но тот, как выяснилось, недавно был убит своим прислужником, полупомешанным Богдановым. Случайным было то убийство или нет?

Полицейские обошли соседей – никто ничего не видел и не слышал. Доктор о времени смерти Никитина высказался весьма неопределенно: судя по трупным пятнам и окоченению членов лавочника, убийство произошло не позднее 10 часов до обнаружения трупа.

Фон Бунге велел вскрыть для осмотра лавку Никитина, а сам отправил записку смотрителю Александровской тюрьмы Тирбаху с просьбой попытать стукачей: не слышал ли кто про готовящееся либо совершенное убийство.

Уже через час Бунге нашел в лавке, в ящике с мылом тетрадку с тайной бухгалтерией лавочника. Разобраться с ней оказалось несложным, и вице-губернатор уже после грубых подсчетов присвистнул: если верить записям, в ящике только бумажных денег было свыше 52 тысяч. Сумма, что и говорить, умопомрачительная! Образно говоря, пять годовых жалований губернатора. Другая методика подсчетов только подкрепляла изумление фон Бунге: за 3–5 рублей в посту продавали яловую телку.

А в ящике, судя по записям, было еще 45 золотых империалов, полтора десятка шкурок соболей, золотые изделия неизвестного количества и веса. Ну и самородное золото – полтора фунта.

Убийцы между тем не оставили никаких следов, могущих указать следствию дальнейший путь их розыска. Перекличка в тюрьмах показала, что все арестанты в наличии. Тирбах в ответной записке сообщил, что моментально собрать информацию от стукачей возможным не представляется, на это требуется время – ради сохранения их жизни.

Оказавшись в тупике, фон Бунге снова позвал сожительницу убитого лавочника, велел внимательно осмотреть избу – все ли на месте? После долгих понуканий и криков выяснилось, что нет на месте карманных часов, которые лавочник приобрел незадорого у какого-то иностранного пропившегося матроса и которыми, по словам женщины, очень дорожил из-за мелодий, которые часы могли наигрывать.

Оставалось строго предупредить всех скупщиков краденого (лавочников и кабатчиков) о немедленном сообщении в полицию, ежели кто-то попытается подобные часы продать или заложить.

Как ни странно, именно этот пустяшный след позволил уже к вечеру определить одного из убийц.

Часы с музыкой предложил кабатчику Ильину один из ссыльнокаторжных, Кинжалов. Так случилось, что кабатчик видел эти часы у покойного Никитина и немедленно отправил полового с запиской к начальнику полиции. Кинжалова схватили и стали выколачивать из него имена подельщиков.

Кинжалов держался до утра: доносить на товарищей было смертельно опасно, каторга мгновенно расправлялась с заподозренными в предательстве. А на следующее утро один из тюремных надзирателей, в чьи обязанности входила домовая проверка подозрительных личностей, живущих вне тюрьмы, сообщил фон Бунге об имевшей место накануне сходке варнаков у Соньки Золотой Ручки.

Всех гостей Соньки нашли и арестовали – причем, словно невзначай, показали их арестованному раньше Кинжалову. И тот сознался – не назвав при этом почему-то саму Соньку.

Ну, а дальше было совсем просто: подозреваемых допросили поодиночке, сообщая при этом детали налета и убийства и давая понять, что остальные подельщики уже вовсю каются в расчете получить от суда снисхождение. Все, кроме Черношея, в конце концов сознались в убийстве. На Соньку, как на подельщицу, указал один Пазухин.

Впрочем, через несколько часов, попав в общую камеру, Пазухин изменил показания и заявил, что оговорил женщину спьяну, будучи обижен ее неуступчивостью по бабьей части.

Не теряла времени и сама Сонька. Как только ей сообщили о том, что Кинжалов попался с часами (а ведь предупреждала она неразумных, чтобы нитки не брали у Никитина, кроме ящика!) и, стало быть, поимка остальных – лишь вопрос времени, ночью решила перепрятать награбленное. Захватив свой сундучок, пару мешков и фонарь, она отправилась к ящику, благополучно вскрыла его оставленным у себя ключом, и забрала сначала все бумажные деньги. В полуверсте от ящика нашла укромное местечко, переложила купюры в сундучок и закопала. Второй ходкой унесла самородное золото, монеты и украшения – спрятав добычу неподалеку, в трухлявом дупле упавшего дерева. Пушнину, как ни было ее жалко, оставила в ящике: девать ее было некуда, а домой нести, ввиду возможного обыска, опасно. Ящик снова зарыла, замаскировала дерном и ушла домой, смертельно боясь, что в избе Шурки ее уже ждут.

Но все обошлось: обыск у Гренадерши сделали только на третий день после убийства. И конечно же, ничего не нашли. Шурка подтвердила, как и договаривались: приходили такие-то, много пили, а потом разошлись. Жиличка, мол, из дома не выходила.

Заглянули и в сарайчик, нашли вход в новый погреб, догадались, что Шурка должна была подслушивать Соньку и ее гостей. Но, как ни стращали пристегнуть за соучастие, Шурка стояла насмерть. Да, иногда подслушивала, но из простого женского любопытства. Ничего, относящегося к преступлению, у Соньки говорено не было. А если и было, то она, Шурка, не поняла…

Фон Бунге очень хотелось арестовать и Соньку: интуиция подсказывала, что без нее тут не обошлось! К тому же она была вхожа в дом мастера Найденыша, состояла в любовной связи с его прислужником Богдановым и вполне могла что-то разнюхать про тайники его производства. Но прямых улик не было, да и Пазухин, поначалу показавший на нее, впоследствии категорически отрицал участие Соньки в убийстве.