— Видал миндал? — захихикал Иван. — Мы и не такое могем, когда захотим. Зря я, что ли, за Федькины финажки пару пива уговорил? — Он сложил два пальца в известном жесте карманников и покрутил перед носом у Алексея. — Смотри, как прежнее ремесло пригодилось!

Пальцы у Ивана были длинные и тонкие, будто у музыканта или врача… Хирурга?! В голове у Алексея что-то щелкнуло, выпуская на простор догадку, и все моментально стало на свои места… И тогда он обхватил Ивана за плечи и, прижав к себе, как любимую девушку, расцеловал его в колючие щеки, не уставая при этом радостно повторять:

— Все понятно, все теперь абсолютно понятно! — И едва удержался, чтобы не закричать во все горло:

— Есть мотив, е-е-есть!..

Внизу под горкой бесновалась пьяная стихия. Около сотни старателей, вооруженных кайлами, ломиками и лотками, орали, свистели и крыли матом хозяина и директора-распорядителя приисков. Михаил стоял на крыльце конторы управления. Слегка расставив ноги в высоких сапогах, он заложил за спину трость и, лениво раскачиваясь с пятки на носок, упорно держал взгляд поверх голов не на шутку расходившейся братии. Директор тоже пытался выглядеть степенно, но то и дело косил глазами в сторону Михаила и испуганно шептал:

— Михаил Корнеевич, казаки, где казаки? Они Ж вот-вот набросятся!

— Всему свое время! — цедил сквозь зубы Михаил, и взгляд его по-прежнему блуждал по вершинам далеких гор, сверкающих, точно сахарная голова, на ярком и безоблачном небе.

— Дави их, робя! Пускай кишки паскудам! — Из толпы выскочил оборванец в ситцевой рубахе и разбитых опорках.

Редкая бороденка воинственно вздернулась вверх, беззубый рот ощерился в злобном оскале. Он махал кайлом и метался, как припадочный, пронзительно причитая:

— Ишь морды воротят, вражья сыть! Что им наша беда? У них вон рожи почище самовара блестят! — И, выбросив в сторону крыльца костлявый кулак, перешел и вовсе на истошный визг:

— Не дадим завалить шахту! Не дадим!

И толпа взорвалась в ответном реве:

— Не дадим! Костьми ляжем, не дадим! Суки! Гады!

Не да-а-адим!

В воздух вновь взметнулись кулаки с зажатыми в них старательскими орудиями. И толпа, выдохнув новую порцию мата, дружно качнулась на пару шагов вперед. Стоящие чуть ниже крыльца четыре стражника передернули затворы карабинов, а Алексей достал свой револьвер. Краем глаза он заметил, что Марфа, приехавшая к конторе верхом, сняла с плеча винчестер и положила его перед собой на луку седла.

Она наотрез отказалась укрыться в конторе, как это было приказано учителю и Маше.

Толпа на мгновение притихла и затопталась на месте, бормоча и ругаясь, но не решаясь идти на выстрелы.

— А-а-а! — взвился все тот же мужичонка и, рванув на себе рубаху, в каком-то странном полуприсяде пошел на стражников. — Давай стреляй! Стреляй в Гошку Башкова! Горячей кровушки захотелось? Свежанинки? — Он внезапно нагнулся и, подхватив с земли камень, запустил им в крайнего нукера, и тот едва успел увернуться. Но бросок Гошки послужил сигналом для остальной толпы. В стражников и стоящих на крыльце людей полетели камни, комья земли, обломки сучьев.

Толпа уже не ревела, а утробно и грозно рычала, надвигаясь на контору.

— Бей их! Дави кровопивцев! Б-е-ей! Д-а-а-ви-и!

Один из стражников схватился за голову и повалился на землю, а трое других вскинули карабины и выстрелили в воздух. Но даже пули уже не могли остановить озверевшую толпу. Она жаждала крови. Казалось, еще секунда — и самосуда не миновать. Дикие, лохматые, в немыслимой рванине, с перекошенными от долгого пьянства физиономиями и раззявленными в яростном крике ртами, обезумевшие от сознания собственной силы, старатели ринулись к конторе.

Стражников смяли, вырвали винтовки, и в этот момент с двух сторон вылетела из тайги с лихим посвистом казачья конница. Засвистели нагайки, взвились на дыбы кони, и, моментально протрезвев, старательская вольница в несколько минут разбежалась от греха подальше по своим делянам.

В руках казаков осталось лишь несколько человек: горластый Гошка, угрюмый старик в линялой рубахе — староста артели — да двое молодых старателей, не успевших вовремя избавиться от винтовок, отобранных у стражников.

Старосту подвели к Михаилу, остальных, заломив им руки за спину и ухватив за буйные чубы, увели на допрос к уряднику.

— Ну что, Зосима, скажешь? — Михаил смерил старателя негодующим взглядом. — Забыл, на чьих делянах золотишко промышляешь?

Старик молчал, вперив угрюмый взгляд в землю.

— Кровь решили мне пустить? — почти ласково справился Михаил, и лишь нервное постукивание трости по голенищу сапога выдавало, что он в ярости. — Кишки на просушку вывесить вздумали за то, что я вам, сволочам, не даю под камнями сдохнуть? Быстрого фарта захотелось? Так помахай кайлушечкой от зари До зари, и не со срамными девками то рыжье пропивай, и не в «банчок» просе… а в тулун складывай! Тогда тебе эта шахта на хрен не понадобится! — И уже тише, с горечью добавил:

— Эх, Зосима, Зосима, сучья твоя душонка! Разве мы с тобой вместе в болотах не гнили, в одном балагане не спали, мошкой не захлебывались?

Ты ж мне последнюю корку хлеба отдавал, а кто тебя пять верст на себе тащил, когда в шурфе нас придавило? А теперь что ж? Запамятовал? — Он соскочил с крыльца и, ухватив старателя за длинную бороду, притянул к себе:

— Ты ведь не меня продал, ты свою душу продал!

— Михаил Корнеич, — залопотал старик, пытаясь оторвать руку Михаила от своей бороды. — Вы знаете, я никогда, я завсегда…

Михаил с брезгливой гримасой на лице оттолкнул старика от себя и приказал двум казакам, застывшим на крыльце за его спиной:

— Забирайте! Все, что угодно, прощу, но только не предательство!

Бравый казачий унтер-офицер подскочил к ним и взял под козырек:

— Разрешите доложить, Михаил Корнеевич, бунтовщиков определили в холодную. Урядник допросы уже ведет.

— Передай Лукичу, чтобы погодил пока, — приказал Михаил и, понизив голос, спросил:

— Что там по делу, с которым ночью ездили?

Унтер пожал плечами:

— Никого нет-с, ваше степенство! Одни уголья! Ушел, стервец, а хату, видать, еще с вечера подпалил. Но Егор Лукич в пепле порылся, нашел кой-чего…

— Все понятно, — процедил сквозь зубы Михаил и махнул рукой:

— Оцепляй банк, но до сигнала ничего не предпринимать!

Казаки мигом выполнили приказание, окружив банк плотной стеной. И тотчас внутри его раздался один выстрел, за ним другой, затем послышались шум и глухие удары, словно билась о стены, пытаясь вырваться из клетки, гигантская птица.

Казаки сидели в своих седлах не шелохнувшись, лишь переместили винтовки на грудь, а правую руку на эфес шашки.