и поделочного камня, уже к концу XVIII века составившего всемирную славу России. Находки геологов приоткрывали еще одну страничку истории Терского берега, а поскольку вся здешняя работа моего знакомого была связана еще и с историко-архивными исследованиями, то вполне понятно, что он не оставлял без внимания и мои интересы.

Как мне казалось, за три года нашего знакомства Эрик успел рассказать мне все, что знал по собственным впечатлениям или слышал относительно здешних древностей от местных жителей. Однако я ошибся.

— Лабиринты я не встречал, это точно, а если и встречал, то не заметил, — сказал он, едва я кончил говорить. — Но вот о чем я тебе все время хотел рассказать и всякий раз забывал. Случилось это в последний мой сезон на аметистах. Осенью мы с тобой тогда не встретились, а потом все было не до того. Значит, так. Закрывая работы, решил я снова окрестности обежать, посмотреть, не проморгал ли чего. И понесло меня почему-то на галечниковые террасы. Помнишь их по дороге в Варзугу? Каждая ступенька поднятия берега в натуре видна: не галечники, а картинка из учебника общей геологии! Да не мог ты их не видеть, они каждому бросаются в глаза…

Да, я их видел. И всякий раз, проезжая по берегу, думал, что в следующий раз обязательно остановлю машину и похожу по этим заманчивым ступеням вечности… просто так похожу, хотя влекли они меня своей загадочностью и непохожестью на окружающее так же, как песчаные пространства на востоке, которые я разглядывал с борта шхуны.

— …Так вот, на самом верху, — продолжал Эрик, — нашли мы поставленные стоймя плиты такого же самого песчаника. Вокруг галька, плитняк, а здесь плиты большие, видно, их принесли с берега или выломали специально. Зачем — непонятно. Стоят так, что видны с моря. Мы даже подумали: не знаки ли какие? Но для знаков вроде бы малы. И давно стоят — лишайником поросли так же, как и галька под ним. Так что скорее всего это по твоей части…

— Ну а рядом с ними, под ними?

— Ничего особенного, что бросилось бы в глаза. Я же говорю, что это по твоей части: поставлено человеком, значит, для чего-то предназначалось. Вот поезжай, посмотри…

— И много таких плит?

Геолог задумался.

— Не помню. Может, с десяток будет! Но пять — наверняка… Ты в будущем году собираешься на Терский?

— Обязательно буду. И сделаю все, чтобы там побывать!

Однако и на мыс Корабль, и на Терский берег я смог попасть только двенадцать лет спустя после этого разговора.

7

Часы показывали девять вечера, но солнце стояло еще высоко, когда «уазик», дрожа от напряжения, вскарабкался по крутому откосу и, проехав еще метров сто по пружинящей сетке вереска и багульника, полностью скрывшей под собой камни, остановился на продуваемом ветром взлобке. Я распахнул дверцу машины, и в лицо мне ударил чистый, пахнущий влагой, водорослями, тундрой и всеми здешними просторами северный ветер. От горизонта до горизонта по широкой неоглядной дуге колыхалось серо-синее Белое море, вправо и влево уходил к горизонту берег, над ним, тоскливо покрикивая, кружились чайки, а отсюда, от колес машины и от моих ног, начинались те самые галечники, к которым я шел столько лет.

Всю дорогу от Умбы, откуда мы выехали утром, я вглядывался в проносящийся пейзаж, выхватывая в нем знакомые картины, отмечая почти невидимые изменения, сравнивая действительность с тем, что осталось в памяти от прошлого. Обстоятельства бывают сильнее нас. Так, совершенно случайно, из-за моей болезни в самый последний момент сорвалась уже начавшаяся было экспедиция; потом стало наплывать другое, новое, что захватило надолго, потом что-то еще… Казалось, с Севером я расстался окончательно, хотя занимался им, может быть, больше, чем когда ездил сюда. Но рассказ геолога не забывался.

И вот произошел непредугаданный поворот, опять связавший меня с этим краем, с решением судьбы поморских сел и рыболовецких колхозов. И оказалось, что ничего не забыто, не растеряно за годы и прежние впечатления, прежние раздумья и опыт были совсем не напрасны.

Я снова ощутил упругую жесткость тропы на сухой тундре, коварную мягкость прибрежного песка и скользкий хруст гальки под водорослями на отливе, снова полной грудью вдохнул влажный, пахнущий смолой и йодом ветер. И ничего не менялось от того, что я приехал сюда уже не во главе экспедиции; приоткрытая, до конца так и не разгаданная тайна продолжала меня манить. Да и за прошедшие годы сделано здесь было немало находок. В низовьях реки Выг у Беломорска Ю. А. Савватеев нашел под неолитическими стоянками занесенные песком неизвестные наскальные изображения, которые подтверждали высказанную когда-то мной догадку об отсутствии прямой связи стоянок низовья реки Выг с находящимися там же петролифами. Впервые наскальные изображения «оленного народа» были открыты в самом центре Кольского полуострова, на Поное, в свою очередь, подтвердив существование двух ветвей потомков первопоселенцев — «оленной» (саамской) и «морской». За это же время на скалах Финляндии были найдены писаницы эпохи бронзы, и ходили разговоры, что нечто подобное какие-то геологи видели в Хибинах. Новые раскопки позволили по-иному взглянуть на историю народов, населявших в древности Север…

Не занимались только строителями лабиринтов, словно бы понуждая меня продолжать их поиски. Вот почему, оказавшись на берегу, я постарался разобраться с тем, что видел мой приятель-геолог.

…Машина остановилась на краю гигантской излучины, тысячелетия назад представлявшей собой неглубоко вдававшуюся в материк бухту, по дну которой мы проехали несколько минут назад. Странным образом все это напомнило мне берег возле тони «Ударница», только смотрел я на него теперь не снизу, а сбоку, и вместо огромных вековых сосен все пространство бухты занимал молодой низкорослый сосняк. Ровный слой песка, скрывавший у воды камни и скалы, точно так же, как и там, был затянут белым ковром ягеля. Дальше и выше сосенки редели, потом разом кончились, и над ними поднимались уже голые галечниковые террасы, на которых не рос ни вереск, ни ягодники — только сине-зеленый лишайник, полностью скрывавший под собой естественный розовый цвет плитчатой гальки.

Напрасно, достав бинокль, я обшаривал взглядом склоны этого гигантского амфитеатра, на километр-полтора протянувшегося вдоль берега. Ничего похожего на «каменные доски», как выразился однажды Эрик, я не находил. Да и вообще ничего стоящего вертикально, кроме деревьев и далекого гидрографического знака, сбитого из толстых и длинных бревен на самой высокой точке противоположного конца этой каменной дуги.

«Сам увидишь, не пройдешь!» — сказал Ховила в тот раз, и мне ничего не оставалось, как, оставив своих спутников в машине, зашагать вверх по