Такиюддин, высокий и прямой, облаченный в белоснежный халат, стоял посреди внутреннего двора. Утром торжественного дня в его присутствии была принесена благодарственная жертва – сорок баранов и сорок коров. Мясо их раздали бедным, но капли крови жертвенных животных до сих пор алели на лбу у придворного звездочета. Справа и слева от Такиюддина стояли двадцать четыре астронома, лица их светились от радости.

Внезапно воцарилась полная тишина. Почтительный шепот, подобно волне, прокатился по толпе зевак. Прибыл султан Мурад. Едва люди расслышали топот копыт, свидетельствующий о приближении султанского кортежа, как благоговейный трепет, подобно мощному порыву ветра, проник во внутренний двор, заполнив собой пространство. Тень Всемогущего Бога на земле явился, дабы почтить своим присутствием церемонию открытия грандиозного храма науки, подобного которому не было во всем мире. Когда султан и его свита заняли свои места, имам-суфий принялся читать молитву. Голос его был звучен и нежен одновременно.

– Да пребудет с нашим великим султаном милость Аллаха!

– Амин! – хором подхватила толпа, смакуя это слово, словно лакомый кусочек.

– Да пребудет милость Аллаха с нашей великой империей! Да не оставит нас милосердный Аллах своей помощью и наставлениями во всех наших благих деяниях, а когда мы покинем сей мир, да позволит Он нам примкнуть к сонмищу тех, кто беспорочно завершил свой земной путь. Да пребудет благорасположение Аллаха над сим домом! Да благословит нас Аллах постигнуть секреты неба, кое служит Ему обителью.

– Амин!

Джахан внимал словам суфия, а взгляд его скользил по лицам улемов, религиозных старейшин, присутствующих на церемонии. Ходили слухи, что шейх-уль-ислам, которому было предложено возглавить общую молитву, ответил отказом. Джахан вперил в него внимательный взгляд: шейх-уль-ислам выглядел совершенно безучастным, взгляд его был спокоен, как стоячая вода в пруду. Неожиданно губы этого человека изогнулись, словно он отведал чего-то горького. Все вокруг были так поглощены молитвой, что никто, кроме Джахана, не заметил этого. Но Джахан осознал зловещий смысл этой мимолетной гримасы, и сердце его сжалось от дурного предчувствия.

В одно мгновение – краткое, словно полет ринувшегося на добычу ястреба, – Джахан понял: на самом деле все далеко не так безоблачно, как это может показаться со стороны. Он интуитивно почувствовал, что и Синан тоже разделяет его опасения – об этом свидетельствовали беспокойные движения пальцев учителя. А вот Такиюддин, пребывавший от счастья на седьмом небе, не чувствовал близкой опасности.

Впоследствии Джахан вновь и вновь воскрешал в памяти тот день. Синану редко доводилось иметь дело с улемами, однако он не сомневался: Обсерватория вызывает у религиозных старейшин глубокую неприязнь. Такиюддин, напротив, сталкивался с улемами чаще, чем кто-либо другой. Помимо всего прочего, он исполнял обязанности судьи, теолога, муваккита – хранителя времени – и учителя в медресе. Но тревога, пронзившая сердца архитектора и его ученика, обошла главного придворного звездочета стороной. Возможно, размышлял Джахан, близость порой порождает слепоту, а расстояние способствует прозорливости.

* * *

Такиюддин работал над трактатом о небесных телах, который сам он называл зидж. В этом труде говорилось о расположении Солнца, Луны и звезд, об орбитах, по которым они движутся, и о расстояниях, отделяющих их друг от друга. На это исследование ушли многие годы его жизни, говорил придворный астроном, но когда трактат будет завершен, он станет бесценным руководством для желающих постичь бесконечность.

– Зидж – это карта, – пояснял Такиюддин. – Карта Мироздания.

Он поведал ученикам архитектора, что в древние времена некий язычник по имени Аристотель – то был муж великой учености, передавший свои знания Александру Великому, – утверждал, что Земля является центром Вселенной и пребывает в неподвижности, в то время как все прочие небесные тела вращаются вокруг нее. Наша Вселенная состоит из нескольких сводов и орбит, считал он. Аристотель не сомневался, что со временем астрономы сумеют определить количество планет, которые совершают свой бесконечный путь в небесах над нашими головами.

– Эфенди, а вам удалось сосчитать эти планеты? – заинтересовался Джахан.

В тот день, последовавший вскоре за церемонией открытия Обсерватории, они с Давудом решили навестить главного придворного астронома.

– Да, их восемь, – последовал уверенный ответ.

Разумеется, Творец не случайно остановился именно на этом числе, пояснил Такиюддин. Весь миропорядок: просторы Вселенной, форма Земли и небесных тел, траектории движения планет – устроен Богом с величайшим разумением. Человеку следует изучать законы сей божественной гармонии и размышлять над ними. Чем больше говорил Такиюддин, тем сильнее он воодушевлялся. Даже столь могучий ум, как Аристотель, впал в заблуждение, сообщил он. Центром Вселенной является Солнце, а вовсе не Земля. Остальные небесные тела вращаются вокруг этого огромного огненного шара, и орбиты их представляют собой абсолютно правильные круги. Астроном показал Джахану книгу, в которой, по его словам, приводились неопровержимые доказательства вышесказанного. Джахан открыл первую страницу, пробежал глазами строки, написанные по-латыни. Автором сего трактата был некий Коперник. Это странное имя главный придворный астроном произносил с таким трепетом, что оно звучало как заклинание.

– Сей великий муж никогда не был женат, – сообщил Такиюддин, поглаживая переплетенный в кожу фолиант, словно живое существо. – Он вырастил детей своей сестры, но своих собственных никогда не имел.

– Почему же он не женился? – полюбопытствовал Давуд.

– Это известно одному Богу, – пожал плечами звездочет. – Полагаю, он не захотел никого обрекать на печальную участь. Женщине трудно смириться с тем, что ее супруг более всего на свете любит звездное небо.

Давуд и Джахан переглянулись, одновременно подумав об одном и том же. Хотя Такиюддин был женат, почти все ночи он проводил в Обсерватории. Возможно, говоря о Копернике, этот человек имел в виду и себя, хотя ученики архитектора не отважились спросить, так ли это.

Поблагодарив астронома и его помощников и простившись с ними, Давуд и Джахан вышли на улицу. Стоило им ступить за порог, как обоих поглотил туман, густой и зловещий. Двигаясь чуть ли не ощупью, подобно двум слепцам, они отыскали Чоту, забрались ему на спину и медленно, очень медленно двинулись к городу.

Едва слон сделал несколько шагов, Джахан ощутил неодолимое желание оглянуться. Туман творил чудеса. Обсерватория, состоявшая из двух высоких зданий, растворилась в нем полностью. Сквозь молочно-белую пелену не проглядывал даже огонек освещенного окна. В это мгновение Джахану показалось, что Обсерватория – это всего лишь плод его воображения, а речи, которым он внимал под ее крышей, не более чем галлюцинация.

Как-то раз, в ненастный ветреный день, вернувшись с работы (Джахан на шее слона, а мастер и прочие ученики – в хаудахе), они увидели во внутреннем дворе Такиюддина, лицо которого выражало величайшую озабоченность. Джахан давно не навещал главного придворного астронома и был поражен произошедшей с ним переменой. Воодушевление, сиявшее во взгляде ученого после открытия Обсерватории, погасло, и ныне Такиюддин казался изможденным стариком. Обменявшись приветствиями, звездочет и архитектор удалились в один из садовых павильонов, обвитых плющом. Ученики напряженно прислушивались к долетавшим оттуда встревоженным голосам.