культурам, в которых даже высшие слои общества не привыкли носить закрытую одежду европейского или ближневосточного образца, предстояло пройти долгий путь, прежде чем они достигнут того, что считается "цивилизацией". Христианские миссионеры неизменно настаивали на том, чтобы тело было прикрыто, и прививали своим подопечным викторианские представления о стыде. На обширных территориях планеты, например на островах Тихого океана, это привело к «довольно полному переодеванию региона». Король Чулалонгкорн, реформатор Сиама, приложил все усилия, чтобы заставить своих подданных носить застегнутую одежду, и к началу ХХ века городское население было полностью одето. В Лагосе в 1870-1880-х годах небольшая группа африканцев, ориентированных на Запад, в рясах и пышных женских костюмах, создала общественную жизнь, в центре которой были посещение церкви, балы, концерты и крикет. Ганди, великий виртуоз символической политики и друг бережливости, впоследствии обратил процесс вспять: поздневикторианский денди, которого мы видим на его ранних фотографиях, превратился в харизматичного "голого факира", как его прозвал Черчилль. Однако нигде за пределами Европы атрибуты ее цивилизации не перенимались так верно и некритично, как в Латинской Америке; нигде, кроме, пожалуй, Египта хедива Исмаила (р. 1863-79), фетишизм потребления не был так велик.

Культурное сопротивление было сильнее в Западной и Восточной Азии. Султан Махмуд II предписал западную одежду для высшей османской бюрократии, и военные также перешли на западную форму. При этом речь шла вовсе не о внутреннем усвоении европейского отношения к моде, а о внешнем изменении общественной одежды, которое практически не выходило за пределы двора и высшей администрации. На улицах Стамбула мужчины долгое время продолжали носить традиционные костюмы, а женщины до 1870-х годов не фотографировались в европейской одежде; иностранное влияние проявлялось, как и на протяжении веков, только в использовании новых материалов, таких как французский или китайский шелк. Европейская одежда стала популярной и культурно приемлемой лишь в последней четверти XIX века. Иностранные ткани не следует рассматривать как сознательное заимствование из другой культуры. Там, где европейский импорт в значительной степени уничтожил местное текстильное производство, часто не было другого выхода. В 1880-х годах из Марокко - еще не колонии - поступали сообщения о том, что почти все носят хлопчатобумажные изделия, привезенные из-за границы.

Япония, в отличие от Латинской Америки, не имела колониального прошлого с Европой. До 1853 г. контакты с иностранцами были невелики и не распространялись на японское общество в целом. Позднее, особенно после того, как в результате реставрации Мэйдзи 1868 г. произошли системные изменения в государственном устройстве, страна открылась Западу и начала модернизацию, заимствовавшую непосредственно из Европы и вторично из США новые организационные формы для государства, судебной системы и экономики. Однако столь масштабная структурная европеизация не сопровождалась де-японизацией частной жизни: люди не отказывались, например, от традиционной одежды. Правда, по указу Государственного совета в 1872 г. высшие лица государства Мэйдзи, включая самого императора, стали одеваться в рясу, шляпу или мундир, а с 1880-х гг. к этому переходу присоединились и низшие чиновники. Но традиционная одежда сохранила свое место в доме, поскольку ранний и дорогостоящий шквал вестернизации одежды уступил место умеренному "усовершенствованию" кимоно. Привязанность к привычному была еще более самоутверждающей в других сферах материальной культуры. С другой стороны, видимо, довольно рано возникло пристрастие к кожаной обуви, особенно если она скрипела и "пела" при ходьбе. Те, кто хотел соединить традицию с прогрессом, носили традиционную одежду плюс кожаную обувь - это сочетание до сих пор популярно среди буддийских монахов в разных частях Азии. Шляпа стала универсальным символом буржуазных манер, государственные служащие носили ее напоказ точно так же, как адвокат в Африке или Индии или зажиточный рабочий по воскресеньям в польском промышленном городе Лодзь. В 1920-х годах Кемаль Ататюрк безжалостно навязал туркам шляпы, запретив феску, которая была введена в 1836 г., в более раннюю эпоху попыток модернизации, как символ стремления государства к реформам. До того, как шапка стала обязательной - она была запрещена для немусульманских меньшинств в Османской империи, - младотурецкие революционеры предпочли явно антиосманскую "кавказскую" шапку.

В Китае сопротивление иностранным моделям потребления было еще более сильным, чем в Японии, и западная одежда впервые получила признание только в результате военных реформ династии Цин в начале 1900-х годов. На фотографиях и кинокадрах времен националистических протестов 1919 года, известных как "Движение четвертого мая", видно, как профессора и студенты Пекина, политически радикально настроенные и часто знакомые с европейской культурой, маршируют в длинных до пола костюмах традиционных ученых. Брюки и пиджаки, окончательно завоевавшие эти же круги в 1920-х годах, традиционно носили только крестьяне и простые солдаты. Группы китайских купцов, которые с середины XIX века поддерживали тесные связи с западными деловыми партнерами в Гонконге, Шанхае или других портах, в частной жизни оставались верны старым образцам и были бедными покупателями европейских предметов роскоши. Лишь в 1920-е гг. привлекательность этих предметов возросла в городах, но и то с нечистой совестью, рассматривавшей демонстрацию "империалистических" атрибутов как национальное предательство. В материковом Китае великое открытие городских потребителей европейским и североамериканским образцам вкуса, моды и поведения произошло только в середине 1980-х годов, на целое столетие позже латиноамериканских, но теперь уже благодаря внутренней индустриализации и широкому пиратству брендов.

Есть и примеры обратного эффекта: аккультурации европейцев к азиатским обычаям. В Китае и особенно в Индии это осуждалось со все большей строгостью как "переход на туземную почву", как преодоление расового статусного барьера. Адаптация в противоположном направлении также не одобрялась. Подобно тому, как "брючный негр" впоследствии стал объектом насмешек в Африке, многие англичане в XIX веке отказывались принимать индийцев в туфлях и костюмах, считая такое поведение наглым подражанием европейцам. Индийские средние классы должны были одеваться в индийском стиле, а дизайнеры-символисты Британской Индии придумывали особо "экзотические" костюмы для принцев, которых они любили рассматривать как феодальные музейные экспонаты. Так, один из махараджей, реформатор Саяджи Рао Гаеквад III из Бароды, прибыл в декабре 1911 г. приветствовать короля-императора Георга V на Императорский дурбар в Дели - роскошное собрание индийских сановников - в простом белом европейском костюме вместо восточных костюмов и украшений, в которых щеголяли другие принцы, и с тростью вместо положенного меча.

Обратная аккультурация была на повестке дня в Индии XVIII в., когда принятие индийского образа жизни было частым и приемлемым явлением. В XIX в. подобное все еще было возможно в Голландской Ост-Индии. В предыдущем столетии белые настолько ориентализовались, что англичане, захватившие Яву во время наполеоновских войн и удерживавшие ее до 1816 г., пытались остановить их отпадение от цивилизации, требуя