Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Охранник, внизу, остановите его! — Властный голос, чуть было не сорвавшийся на визг. — Стой!
Охранник с удивлением смотрел на приближающегося к нему ребенка и не очень понимал, как и зачем он будет его останавливать.
Но Егор, добежав до нижней ступеньки, остановился сам. Он увидел подъехавший к институту такой знакомый желтый «уазик» с надписью «Милиция» и идущего ко входу полноватого субъекта в милицейской форме.
«Почему большинство городских милиционеров — такие толстозадые неряхи?!» — вдруг подумал Егор. Он обернулся: по лестнице спешно спускалась, странно повернувшись боком и выставляя вперед правую ногу, Нина Максимовна. Она указывала на мальчика и что-то продолжала кричать. Но все звуки уже куда-то отступили, и леденящее дыхание погони парализовало решимость Егора. Хищное и не принадлежащее человеку дыхание. И может, ему лишь показалось, что он увидел выглядывающее из-за плеча Нины Максимовны лицо. Улыбающееся, страшное лицо Робкопа.
Звонок работал, просто дверь не открывали. Обычно такое бывает в двух случаях: либо когда дома никого нет, либо вам по какой-то причине не хотят открывать. Вам не рады. Хотаб очень надеялся, что дома никого нет, — легкость, с которой подалась входная дверь, настораживала. Заманивает? Западня? Скрип двери — унылый, стонущий скрежет — тоже очень не понравился. Хотаб вошел в коридор, пахнущий умиранием под звуки алкогольного вальса, и тяжело выдохнул. Ему вдруг очень захотелось пыхнуть, курнуть травки, где-нибудь подальше от этого места.
— Дядя Витя… Есть кто дома? — Голос Хотаба звучал вкрадчиво и непривычно высоко. — Мы тут с братвой пришли перетереть… Дядя Витя?..
Хотаб помолчал, потом сделал шаг — половица заунывно пропела, Хотаб передернул плечами:
— Ну мы проходим? Ну проходим…
Бесконечный темный коридор, ободранные обои, какие-то валяющиеся в беспорядке предметы, назначения которых Хотаб не мог понять; ну, в общем, ясно, почему эти маклеры (несчастные…) так купились. Квартира — блеск, общей площади, наверное, под сто метров, и после ремонта (европейского) получилась бы картинка. Место тоже хорошее. Плюс выглядит как абсолютно засранная хата, натуральный клоповник, все соответствует. Вот только если б еще и дяденька соответствовал…
«Почему «выглядит как»? — вдруг подумал Хотаб. — Она такая и есть. — И сразу почувствовал пресыщенную усталость чуть ниже желудка. Он всегда испытывал это ощущение, когда сам себя обманывал. — Она не такая и есть, а только так выглядит… За все попытки самообмана Хотабу пришлось в этой жизни немало заплатить, и теперь, даже если обстоятельства навязывали спасительный самообман, он старался его не принимать и сильно нервничал. У Хотаба скоро должна была открыться язва двенадцатиперстной кишки, но он об этом ничего не знал.
Ох, этот дяденька с его квартирой… Впервые в жизни Хотаб подумал, что, возможно, вещи вовсе не таковы, как они выглядят.
Рухлядь-мебель, сорванная оконная занавеска, брошенная на полуразвалившийся диван. Пожелтевший пластмассовый таз на полу, кругом следы осыпавшейся побелки. Хотаб поднял голову — засохшие разводы, видимо, из этого таза кто-то плеснул на потолок водой… Дяденька забавно проводит время в перерывах между сжиганием чужих офисов. На кухне около четырехконфорочной газовой плиты на полу алюминиевая миска с помутневшей водой и тарелка с остатками засохшей каши. Собака? Тарелка явно стянута из столовой во времена существования Больших Советских Столовых. Такую посуду Хотаб видел только там и в армии. И то и другое было уже достаточно давно. И вон в углу довольно аккуратная толстая подстилка из старых вещей — собачье место, причем в прямом смысле. Дяденька любит свою собаку, и можно только догадываться, что это за песик. Вполне возможно, что дяденька сейчас его прогуливает и тогда вернется очень даже скоро. Хотаб поежился: ну что ж, это будет хорошо, если дяденька и его собака Баскервилей вернутся до наступления темноты. Что-то подсказывало Хотабу, что для него это было бы хорошо, а позже лучше обходить этого дяденьку, избравшего для себя столь экстравагантную среду обитания, примерно за километр.
Вопросы были, очень много вопросов. И Хотаб знал, что все они неразрешимы. И он вовсе не собирался ничего разгадывать. Хотаб оказался в тисках: с одной стороны Юлик, где все будет понятно, с другой — этот дяденька, где не понятно ничего… Молот и наковальня. И его задача— выбраться из этих тисков, а еще лучше — столкнуть молот с наковальней.
Хотаб вернулся в комнату. Он взял с собой двоих — пацанчики, бывшие борцы, сейчас располнели от каждодневных кабаков и нервной работы, а Хотаб держит себя в форме… Только бы с этим дерьмом разобраться.
А вот и фотография дяденьки. Тоже сделана во времена Больших Советских Фотомастерских. Лицо важностью момента стянуто в камень, глаза не выражают ровным счетом ничего, и если б дяденька попытался улыбнуться, то, возможно, от всего от этого не исходила бы такая казенно-беспробудная тоска. Хотаб помнил такие фотографии в доме своих родителей. Гйаза не выражают ничего… Ах ты, дяденька, ведь Хотаб знает кое-что про твои глаза. Рядом с дяденькой — улыбающееся добродушное лицо жены. Дядя Витя… Что же тут творится?
Стоп! Это не важно. Хотаб сразу же отгородил себя от этой мысли. Не в чем разбираться, потому что главное— вырваться из тисков. И правильно Хотаб сделал, что взял с собой двоих. Если дяденьку и его песика (Куджо? Так называлось кино?) в принципе возможно остановить, то лучше их этого никто не сделает. А если нет, то тут и рота солдат не поможет. Хотаб скорее склонялся к версии о роте солдат, и если дяденька войдет через дверь (вряд ли он сможет влететь в окно восьмого этажа «сталинского» дома… Или сможет?!), то надо поискать пути отступления. Пути отступления следует готовить заранее.
Зазвонил телефон. Хотаб вытащил из кармана трубку. Это была Блонди. Юлик хочет знать номер телефона Дяди Вити. Юлик будет тебе по нему звонить. Ну конечно, зачем же звонить Хотабу по его личному телефону, когда можно воспользоваться телефоном Дяди Вити? Юлик все держит под контролем: он — большая голова, как это называется — многоголовая гидра, он все помнит и хочет знать, не свалю ли я отсюда раньше времени. Эх вы, дурашки… Куда же я теперь свалю? Вот только когда явится дяденька и братки решат скрутить его в бараний рог, а он скорее всего с ними кое-что сделает, несмотря на «браунинг» бельгийского производства и обычный ментовский «Макаров», только тогда я свалю… И именно тогда ты, Юлик Ашкенази, поймешь, в какое дерьмо ты залез. И многие приличные люди, которым оказывают знаки внимания отличные пацанчики, очень сильно тебя не поймут, Ашкенази. Пятерых, уже пятерых, и за что? За сраную хату? Ты — гребаный мудило, Ашкенази… Но ты же хорошо знаешь Хотаба. Он отлично улаживает любые конфликты. Никаких шумных разборок, все тихо-мирно. Так что не беспокойся, Блонди (дура ты белобрысая), я никуда пока отсюда не свалю. А если все хорошо обернется, малышка с ногами от ушей, то я обязательно тебя трахну. Вот будет здорово! Во ништяк! Представляешь — оттрахать во все дыры секретаршу своего шефа, которую он сам не трогает. Не представляешь? Так вот я тебе это обещаю!