* * *

Я забыл фамилию того, кто сказал про Талейрана: «Он продал всех тех, кто его купил». Эта острота достойна Тацита!

* * *

Генерал граф Ферзен[353], тот который взял в плен Костюшко[354], после продолжительной военной карьеры против своей воли был назначен директором сухопутного кадетского корпуса. Он беспрекословно повиновался. Но спустя некоторое время ему посадили на шею в качестве главного начальника великого князя Константина. Тогда он рассердился и подал в отставку, выставив причиной что не умеет ни командовать детьми, ни слушаться их. Его преклонные лета спасли его от строгостей Павла I, и он умер в провинции. Это был бравый солдат, человек во всех отношениях достойный, несмотря на некоторые особенности своего характера.

* * *

В Петербурге долго подвизались два брата, бароны фон ден Остен-Сакен. Один из них был саксонским посланником в России[355], другой — вторым гувернером великого князя Александра Павловича, потом русским посланником в Дании, снова вторым гувернером великого князя Константина и, в награду за прекрасное воспитание, которое он ему дал, был возведен в графское достоинство[356]. Оба брата отличались общепризнанной глупостью. Но один из них был серьезен и молчалив, а другой очень подвижен и болтлив и так жестикулировал, что, как сказал про него лорд Мальмсбери, он представляет собой глупость его брата, приведенную в действие.

* * *

Первый раз, когда я встретился с кардиналом Буска, шевалье д’Азара, представляя меня, произнес: «Я вас представляю высокопреосвященнейшему Буска, который верит в Бога только тогда, когда у него расстройство желудка».

* * *

Княгиня Дашкова[357] до некоторой степени обворожила двух главных участников конспирации, Орлова и Панина, воспитателя великого князя Павла Петровича, и поэтому одна считала себя в праве быть посвященной во все дела и принимать участие в распределении милостей. Существует прелестная и мало известная острота, которая, хотя и не соответствует величию истории, но не должна затеряться. Эту остроту князь Орлов сказал Екатерине, потерявшей терпение от постоянного попрошайничества своей статс-дамы: «Берегитесь этой дамы; она ненасытна и никогда не перестанет вас беспокоить. В один прекрасный день она у вас выпросит корону, и вы ее, пожалуй, отдадите; она потребует моей жизни, и я, пожалуй, буду готов принести себя в жертву ей; но она может потребовать от меня еще что-нибудь, и это я уже не буду в силах ей дать!»

* * *

Когда дети княгини Дашковой оказались достаточно обученными знаниям и манерам, она предприняла с ними путешествие по главным столичным городам Европы. В Париже им пришлось испытать первый урок, не принесший им однако, пользы. Княгиня находилась в Пале-Рояле, где подкупленные историки ее прославляли, но она хотела показать, что любопытство парижан ей надоедает и, заметив в толпе одного высокого кавалера ордена св. Людовика, который смотрел на нее в лорнет, сказала: «Милостивый государь, вы достаточно любовались мною?»[358] — «Я вовсе не любуюсь вами, милостивая государыня, а только смотрю на вас». Все рассмеялись, и ротозеи сделались до того назойливыми, что княгине пришлось обратиться к помощи гвардейского караула, чтобы скорее выбраться вон и сесть на первого встречного извозчика.

* * *

Княгиня Дашкова не расставалась с лентою св. Екатерины, которая ей, однако, вовсе не была пожалована, а присвоена ею по собственному усмотрению. В день переворота, когда императрица в Казанском соборе сняла эту ленту, чтобы надеть на себя цепь ордена св. Андрея Первозванного, она, не видя по близости никого из придворных дам, кому она могла бы дать подержать ленту, передала ее Дашковой, которая не теряя присутствия духа, тотчас же надела ее себе на шею. «Что мне оставалось делать в этот момент? — говорила Екатерина впоследствии, — у меня были более важные заботы, чем ссориться из-за локтя шелковой ленты.» Этот анекдот мне рассказала сама Екатерина.

* * *

У принцессы Нассау-Зигенской[359] бывали иногда забавные ответы. Когда король Густав III встретил ее в Спа, он хотя и сознавал что дамы его не могут любить[360], но стал разыгрывать в отношении к ней самую пылкую страсть. Однажды он бросился к ее ногам, восклицая, что она умрет, если она не ответит ему взаимностью. «Как Ваше Величество, — ответила принцесса, — и вы можете думать, что я вас не люблю! Ведь вы имеете самое убедительное доказательство моей любви: я не отдалась вам, чтобы не поставить вас в неловкое положение!»

* * *

Сражение под Иеной начиналось; раздавался грохот орудий. Стали обсуждать вопрос, не следует ли удалить королеву Прусскую, которая приехала к этому месту в сопровождении своей старой обер-гофмейстерины, графини Фосс… Генерал Кеккеритц, адъютант короля, уже потерял голову, и г-жа Фосс, ответственность которой была очень велика, тщетно старалась его урезонить, он ничего не слышал и гарцевал вокруг кареты, не отвечая ей на ее вопросы и не зная на что решиться. Выведенная из терпения и думая, что он покидает их, чтобы ускакать в строй, она крикнула ему: «Королева приказывает вам остаться здесь, генерал! Старым развалинам, как вы и я, нечего там делать!»

1

Конте, 15 сентября 1805 г.

Вы не заслужили той радости, которую я ощущаю при мысли, что вы близ меня. Вы непременно должны тотчас же приехать ко мне, ибо я здесь остаюсь еще только месяц и желала бы, чтобы вы его всецело посвятили меня. Я страшно люблю Италию; во Франции я ничего не покупаю по той простой причине, что мне там еще не заплатили ни гроша: хотя в газетах нашли нужным писать совсем другое. Я думаю, что мы друг друга поймем лучше, чем когда-либо, но отсюда невозможно разговаривать с Веве; поэтому приезжайте сюда на продолжительное время. Я рассчитываю провести зиму в Женеве; это очень скучно, но надо ждать и страдать. Прощайте, я кончаю тем же, чем я начала, приезжайте поскорей…