— Почему вы не рассказали мне об этом раньше? — спросил я.

Герр Яхманн несколько мгновений молча смотрел на меня.

— И какую пользу вы почерпнули бы из моего рассказа? — холодно ответил он вопросом на вопрос.

— А Канту было известно о происшедшем? — попытался я исправить ошибку.

Яхманн дернулся под одеялом так, словно его ужалила гадюка.

— Вы что, меня за полного идиота принимаете, Стиффениис? В их доме произошла страшная катастрофа: личности поменялись местами. Слуга стал хозяином.

— И вы его прогнали, — заключил я.

— Я попытался подкинуть Канту идею, что ему нужен более молодой слуга. Потом я написал вам, Стиффениис, и попросил не общаться с профессором. Я хотел, чтобы философ прожил старость в мире и спокойствии. Канту необходима защита от окружающего мира. Ему чрезвычайно вредны смущающие дух влияния, которые исходят от таких людей, как вы и Мартин Лямпе. Возраст сказался на стабильности и ясности ума профессора.

Меня крайне расстроила параллель, которую провел герр Яхманн между Лямпе и мной. Он все еще не мог простить мне ту тесную дружбу, которая установилась между мной и его бывшим другом, и не скрывал своей неприязни. Он нас обоих рассматривал в качестве одинаково вредных привязанностей Канта.

— Вскоре после того как я его уволил, — продолжил он, — я сделал еще одно открытие. И оно было в высшей степени печальным. У Лямпе была жена! Он был женат в течение двадцати шести лет, и никто не знал об этом.

— Но он ведь жил в доме Канта…

— Да, и проводил там день и ночь. В течение всех лет службы у него. — Яхманн покачал головой. — С точки зрения условий работы Лямпе брак кажется чем-то совершенно абсурдным.

Он сделал паузу, погрузившись в мрачное молчание.

— У Лямпе были какие-нибудь познания в философии? — спросил я.

Яхманн пожал плечами:

— Что простой пехотинец может знать о таких вещах? Да, он умеет читать и писать, но главное в том, что им овладела навязчивая идея. Однажды он заявил мне, что Кант не способен работать без его помощи. И не раз я заставал его на кухне, листающим труды хозяина. Один лишь Бог знает, что он в них вычитывал! Покидая дом Канта, Лямпе предупредил меня, что профессор не напишет больше ни одного слова без его поддержки. Боюсь, пророчество безумца оправдалось.

— Вы что-нибудь слышали о нем после его увольнения? — спросил я.

Яхманн, казалось, раздулся от возмущения.

— В последнее время я очень редко общался с Кантом. И тем не менее я старался сделать все, что в моих силах, чтобы не допустить Лямпе в его дом. Я с содроганием думаю о том, что профессор не подчинился моему запрету. — Он взглянул на меня, глаза его сверкали лихорадочным блеском и слезились. Слезы текли по щекам. — Фрау Мендельсон уверена в том, что видела именно его?

— Она видела, как он выходил из дома. Не далее как вчера. Она мне так сама сказала.

— Найдите его, Стиффениис! — крикнул Яхманн. — Найдите этого человека, пока он не натворил чего-нибудь страшного.

— А у вас есть какие-либо подозрения относительно того, где он может находиться, сударь?

Яхманн устремил на меня взгляд коршуна.

— Его жена знает. Она живет… они живут, — поправился он, — где-то неподалеку от Кенигсберга. Где точно, не знаю. У меня никогда не было особого желания что-то подробно о нем выяснять. А теперь, Стиффениис, — он наклонился ко мне и протянул холодную влажную руку, — прошу меня извинить. Весьма признателен вам за все, что вы сделали для профессора Канта.

От меня не ускользнул тот язвительный сарказм, который прозвучал в его последней фразе.

— Я сделаю все, что в моих силах, чтобы не позволить Мартину Лямпе…

Я замолчал, испугавшись, что и без того уже сказал слишком много лишнего, но Яхманн меня не слушал. Он вновь извлек из маленького фарфорового тазика полотенце и положил его себе на голову, чтобы под этим тентом вдыхать пары камфоры. Мне недвусмысленно предлагали удалиться.

Я вышел из дома Яхманна, в конце улицы поймал двуколку и попросил сонного возничего довезти меня до Крепости. За всю ночь я ни на минуту не сомкнул глаз, но совсем не о сне думал я, вбегая к себе в спальню. Где Лямпе? Где его жена? Я не мог воспользоваться услугами жандармов, чтобы найти их. Никто не должен знать о связи между Лямпе, кенигсбергскими убийствами и профессором Кантом. Я закрыл за собой дверь и почувствовал себя мухой, попавшей в бутылку. И, словно муха, я метался из стороны в сторону, натыкаясь на стеклянные стенки, а ведь выход был совсем недалеко. Если бы я был чуть-чуть внимательнее, если бы я осмелился… Решение проблемы было достаточно очевидным. Существовал человек, которому я мог задать вопрос о Мартине Лямпе, — сам профессор Кант. Он, несомненно, должен знать, где находится его бывший слуга. Но могу ли я задать вопрос так, чтобы не выдать причины, по которым мне вдруг понадобился Лямпе?

Резкий стук в дверь мгновенно загнал эту мысль, подобно испуганной крысе, в самый дальний и темный уголок моего сознания.

Когда я открыл дверь, то обнаружил солдата с осоловелым лицом, который уже занес кулак, чтобы постучать еще раз.

— Срочное сообщение, сударь.

— Что такое?

— Там, внизу, сударь. Какая-то женщина хочет вас видеть.

Я никого не ждал. Неужели Елене по какой-то причине вздумалось приехать в Кенигсберг? Точно так же, как, повинуясь некоему необъяснимому импульсу, педелю назад она отправилась в Рюислинг на могилу моего брата.

— Она говорит, что ее зовут фрау Лямпе, — добавил солдат.

Я поспешил вниз по лестнице, чувствуя громадное облегчение и возблагодарив Провидение. Говорят ведь, что неисповедимы пути Господни. Насколько же верны эти слова! В тот момент надежда вновь пробудилась у меня в груди. В действительности радостное чувство оказалось не более чем последним шагом на моем пути вниз, в бездну погибели и заблуждений. Посланник принес мне ключи от запертого склепа, который я тщетно пытался взломать. А я не мог и предположить, какой ужас ожидает меня там, как только повернется ключ, и я войду внутрь.

Фрау Лямпе оказалась моложе, чем я предполагал. Ей не могло быть больше сорока пяти лет. Она стояла в коридоре рядом с дверью на гауптвахту, и ее лицо четко и выразительно выделялось на фоне темной стены. Из-за мерцающего света бледная кожа фрау Лямпе приобрела восковой оттенок. Голова и плечи были покрыты лишь тонкой серой шерстяной шалью — жалкий вызов пронизывающей зимней стуже. Несмотря на то что выглядела она усталой и изможденной, в ней невозможно было не заметить какую-то особую красоту, над которой не властно время. Чем-то она напоминала нищую цыганку, что на углу улицы выпрашивает гроши у прохожих. Фрау Лямпе подняла на меня большие черные глаза, в которых застыла сильнейшая тревога и озабоченность. Но смотрела она на меня неожиданно прямо и без малейшего смущения.